ВЫПУСК СТО СОРОК СЕДЬМОЙ

25 декабря 2006
General Erotic No. 147

М. И. Армалинский
"Чтоб знали!"
Избранное, 1966-1998
в пер. 860 cтр., 2002
Издательство: "Ладомир" Серия: "Русская потаенная литература"
ISBN: 5-86218-379-5 

В авторский том Михаила Армалинского вошли стихи и проза, написанные как еще в СССР, так и после эмиграции в 1976 году. Большинство произведений скандально известного писателя публикуется в России впервые. Основная тема в творчестве Армалинского - всестороннее художественное изучение сексуальных отношений людей во всех аспектах: от грубых случайных соитий до утонченных любовных историй, а также проблемы сексуальной адаптации советского эмигранта в свободном мире.

Обращайтесь в склад "Ладомира" 8-499-729-96-70 или обращайтесь по электронной почте: ladomir@mail.compnet.ru

"Чтоб знали!" продаётся в книжных магазинах Москвы, Петербурга и др. городов.
Покупайте по интернету в "Библиоглобусе", "Озоне" и в др.
В США посылайте заказ в M.I.P. Company по адресу mp@mipco.com

* * *

(Обнаружил опечатку. На стр. 578, в 12 строке снизу: "прупруденция", а должно быть "прудпруденция" - от "пруд прудить". Исправьте, пожалуйста, у кого книга имеется.)

ЧЕТВЁРТОЕ ИЗДАНИЕ - САМОЕ БОЛЬШОЕ И СМЕШНОЕ СБОРИЩЕ ДУРАКОВ, ПОДЛЕЦОВ
И НЕСКОЛЬКИХ ЧЕСТНЫХ И УМНЫХ ЛЮДЕЙ

Питерское издательство РЕТРО переиздало Ладомировское издание 2001 года "Тайных записок" Пушкина
Читайте вступительную статью Ольги Воздвиженской.

Читайте специальный выпуск General Erotic о выходе двуязычного (англо-русского) издания "Тайных записок 1836-1837 годов" А. С. Пушкина.

25 декабря 2006

Алексей Вейцлер радушно прислал мне приглашение на очередное Андреевское полуобнажённое торжество c надписью: "Как обычно ждём Михаила и его корреспондентов". Меня приглашать безопасно, поскольку я в Россию не ездок. Однако корреспонденты General Erotic в России обитают. Вот я и переслал им это драгоценное приглашение, чтобы корреспондентов порадовать да самому пребывать в курсе эротических дел. Алексей снабдил меня фотографиями с подписями, запечатлившими самые знаменательные моменты торжества. Судя по фотографиям диапазон развлечений был широк: от роскошных грудей - до грудей-пузырей для упырей, от самогО сАмого элегантного Алексея Вейцлера до состарившихся соколиков.
Жаль конечно, что свирепствовала половинчатость развлечений в виде полуобнажённости. Есть ли надежда, что она станет полной наконец? Пора Алексею позаботиться не только о мужчинах, делая журнал для мужчин, но и о женщинах. Но женщин журналами не кормят - для них нужно оргии устраивать, подобные той, что у меня в рассказике, что пониже.
А пока читайте отчёт корреспондента General Erotic.

М. А.

Вольфганг фон Лемберг

ВЕЙЦЛЕР – «ВСЕГДА ЖИВОЙ…»    

«Пятнадцать лет борьбы с самоцензурой» – под таким девизом вышел под руководством бессменного главного редактора «чисто русского» мужского журнала «Андрей» Алексея Вейцлера очередной номер как подарок к юбилею. Праздник – предновогоднюю вечеринку, как было сказано в билете, – устроили в до того не известном мне шоу-клубе «Театро», соседствующем с храмом, где каждому проходящему на «андреевский» праздник бросалась в глаза надпись на ограде: «Соборование по пятницам»… Но, к счастью, был понедельник.

Конечно, царила обычная бестолочь. Минут пятнадцать прибывающим в больших количествах гостям приходилось ждать, когда же администрация клуба пустит их к накрытым столам. Правда, в «предбаннике» подавали хорошие соки и хорошую водку – вездесущего «андреевского» спонсора «Русский стандарт». И любопытно было наблюдать за преображением пришедших на «новогоднюю вечеринку» дам – из одетых по-уличному и по-офисному московских женщин они, выходя из дамских туалетов, превратившихся в импровизированные гардеробные, полностью меняли свой внешний имидж, наведя на себя вечерний макияж, надев остро сексуальные наряды и приобретя облик агрессивного самоутверждения.

Надо сказать, что вечер был принципиально построен в стиле «ретро». Арт-директорами программы оказались   двое прелестных, милых молодых людей. Кстати, они сами отыскали меня и познакомились со мной. Как они меня «вычислили» и что их ко мне привлекло – загадка, но они знали, с кем знакомятся, а также целый ряд других вещей, связанных с моей литературно-журналистской деятельностью.

Эстрада – как я понимаю, по четко составленному хозяином приёма плану – переносила нас в раннюю «перестройку», ритмы и вкусы того времени – и запоздалый тогдашний приход давно освоенных – и отвергнутых! – другими социумами направлений и стилей. Более того, они подавались под знаком некоего любимого в «Андрее» весьма своеобразного ретро-патриотизма («Россия была и будет империей!» – в какую-то минуту заявил со сцены Вейцлер). При этом сбои и задержки, вполне объяснимые нынешним состоянием движения на московских улицах, закрывались выходом «клубных» мастериц эротического танца и полустриптиза (целиком обнажался только верх). При этом не могу не отметить весьма отрадную черту – явно уходит в прошлое образ «жертвы концлагеря»: актрисы на эстраде обладали вполне нормальными женскими формами, хотя, естественно, гладкая кожа, туго натянутая поверх тренированных мышц (но, слава Богу, не выпирающих рёбер!) остаётся их «фирменным» признаком. Более того, раз за разом наблюдаю, как резко растёт исполнительский профессионализм – в частности, одна из солисток показала работу на шесте не в полуобнажении, а в скользящем латексе!

Как знамение «того» времени прозвучали песни Аллы Пугачёвой («отсюда») и Вилли Токарева («оттуда»). Выходила будто бы первая рок-группа советского времени «Сокол», познакомившая – по словам хозяев приёма – нашу молодежь с песнями «Битлз». Каюсь в своём невежестве – узнал впервые, хотя в 1965 году я был ещё комсомольским «активистом» и имел доступ во все закрытые молодежные кафе Москвы, включая знаменитую «Аэлиту». Однако, против «Энциклопедии русского рока» не попрешь…   Тогдашнюю дружбу с «развивающимися странами социалистической ориентации» олицетворял чернокожий ансамбль латиноамериканского танца, весьма страстно исполнявший не только ритмические композиции типа самбы, но и аргентинское танго, включая нечто совсем невероятное – феминизм он и среди чернокожих феминизм – чисто женскую пару! (Историческая легенда гласит, что первое танго исполняли как раз мужчины-гаучо).

Вейцлер не был бы сам собой, если бы рядом с ним не находилась очередная избранная им «звезда». Примерно четыре года назад, когда такого рода приём устраивался в клубе «Марика», ею была фотомодель Лолита Набокова (в полночь ее вынесли в зал в виде «живого мороженого», которое, как уже рассказывалось в нашем с женой тогдашнем   репортаже, должен был вылизать Бари Алибасов вместе с группой «Нана»). Здесь это – певица Юлия Беретта (любит Вейцлер милитаристские «ники»!). В промежутках между песнями и репризами в духе   цирка Юрия Никулина на Цветном бульваре она громко провозглашала панегирики в адрес журнала и его главного редактора, и слово «самый» в разнообразнейших сочетаниях не сходило с ее уст…

Одна из девушек журнала Светлана танцевала стриптиз и изображала секс революционерку 60х
вместе с пионерами советского рока группой Сокол - они появились на сцене впервые за 40 лет.

Кстати, о мороженом. Мороженое было и тут – четыре новых сорта, созданные на заводе в Туле, в том числе на базе крымских вин. Вкус довольно любопытный, но, честно говоря, больше одного шарика пробовать не хотелось – все версии чересчур своеобразны…

Но продолжим рассказ об эстрадных дамах… Одной из них оказалась русская эстонка Инна Уйт, когда-то чемпионка по бодибилдингу, от которой упорно требовали показать свою обновленную операцией грудь… Это женщина, стремящаяся к карьере в московском эротическом шоу-бизнесе и весьма трезво анализирующая реальности – как внешнего мира, так и относящиеся к ней лично. Кстати, вылившая некоторое количество ледяной воды на любителей поплакать по поводу якобы бедственного положения русских в Эстонии. Ибо жизнь и газетно-телевизионные сообщения – «две большие разницы». И Москва для неё – не место бегства, а тот большой мир, где она в состоянии развернуть свои эстрадно-театральные и организационные возможности.

Один из сортов мороженного "Андрей", который называется "Мулатка"

  Надо сказать и о том, что на этот раз, как я понимаю, принципиально отсутствовал столь связанный прежде с журналом образ Андреевского флага военно-морских сил России – дореволюционной и современной. Ибо, в отличие от последней презентации, здесь почетными гостями являлись уже не моряки, а спецназ ФСБ – люди вполне сухопутные. И песни для них подбирались соответствующие, для чего и была приглашена пока что мало кому профессионально известная группа «Буян» – чисто мужская по составу, при виде которой так и напрашивались трансформированные в начале пятидесятых годов ХХ века строки из «Контрабандистов» Багрицкого: «В смазных прахарях, в полушубках кровавых…». Правда, на певцах и музыкантах были вовсе не полушубки, а кожанки типа «комиссарских», но внешний облик сексуально-револьверной агрессии это лишь подчеркивало.

Известная стилистка и хозяйка модных бутиков Vassa ласково шепталась и обнималась с редактором "Андрея".
Справа Юля Беретта, бывшая солистка девичей группы "Стрелки"

Так, чередуя песенные и шоу-номера, концерт то плавно, то рывками шел к своему завершению. Ближе к концу на эстраду вынесли торт в виде рельефной карты Крыма – формально потому, что один из заводов крымских игристых вин является теперь спонсором журнала. Ну, а подтекст… каждый может догадываться сам…

В итоге все всех поблагодарили, остававшиеся участники презентационного концерта пошли общаться с гостями и прессой, а «клубные» девушки занялись своей работой – попытками «раскрутить» гостей на непомерно дорогую выпивку и уговорить их заказать «приват» с их участием – прошу не путать с «интимом», ибо «приват» – это исполняемый за особую плату персональный танец за столиком заказавшего с личной ориентацией на него же… И неважно, кто этот гость, ибо с одинаковой легкостью и заученностью произносились фразы о любви к общению со взрослыми, зрелыми мужчинами и в равной степени с людьми молодыми, физически сильными, спортивными… Лишь бы в итоге оплатили счет заведения за услуги и дали лично девочкам что-нибудь на чай – под резинку пояса открытого сценического костюма. Я был невольным свидетелем разговора, когда один из гостей, четко предупредивший, что ничего заказывать не собирается и даже наличные на такие мероприятия не берет, был встречен недоуменной фразой: «А как же чаевые для понравившихся на эстраде девочек?». Девочкам, видно, было невдомёк, что их коллеги по эротическому шоу-бизнесу такого рода вещи смотрят лишь по работе и бесплатно… А тем более, когда такой показ входит в объявленную программу приёма, куда их позвали.

Так что где-то в половине второго ночи я вышел из здания клуба и направился на стоянку поджидавших клиентов такси, где диспетчер подал мне машину из очереди, которая   за минимальную по ночным московским понятиям плату благополучно доставила домой.

Вольфганг фон Лемберг

Москва, 11 декабря 2006  

Михаил Армалинский
Правота желаний

You roll over
when I want more.
I want more.
Why bother -
there’s so much love.
So much love.

Brazilian Girls. Lazy Lover

Роберта и Доун, идя по улице, столкнулись бы нос к носу, если бы живот и груди Роберты не сработали как буфера и не удержали носы женщин на значительном расстоянии друг от друга.
Доун и Роберта не виделись со времени окончания школы, а значит более двадцати лет. Обе, конечно, изменились, но главное осталось прежним: красота Доун и непривлекательность Роберты, а потому женщины сразу обнялись.
Город, в котором они жили, был огромен и неудивительно, что за всё это время они встретились впервые. Роберта и Доун были своеобразно близки в школьные годы и особенно в последний год, когда им было уже по восемнадцать. Женщины, возбуждённые встречей, решили зайти в кафе, поболтать о прошедших годах и узнать, какая жизнь наслучалась у каждой из них.
Сев за столик, женщины наперебой выплёскивали сведения о своих семейных делах - у обеих завелось по двое детей, которые на данный момент выросли и разъехались учиться по разным городам. Роберта жила одинокой домохозяйкой, а Доун владела с мужем строительной компанией и работала в постоянном перемещении от стройки к офису и от офиса к стройке. Однако Доун сама выбирала куда и с какой скоростью двигаться, смакуя прелесть свободы, предоставляемой собственным бизнесом.

Подведя промежуточные итоги жизни, подруги обратились к воспоминаниям. Приятность воспоминаний ещё больше располагала друг к другу нынешних Роберту и Доун. Девушки тогда, как и все в годы созревания, думали в основном о сексе, и девственность они потеряли с нетерпением, когда Роберте было четырнадцать лет, а Доун - пятнадцать, так что к последнему году школы они были уже весьма опытными женщинами. Некрасивая Роберта опередила на год очаровательную Доун, потому что честно призналась себе, что выбирать ей не приходится и надо соглашаться на любую возможность наслаждений. Доун же выбирала, кому отдать свою девственность и провыбирала целый лишний год, о чём она всегда корила себя впоследствии - целый год возможных наслаждений был безвозвратно из жизни вычеркнут.
Это был возраст, в котором больше чувствуется, чем думается. Но у этих девушек думанье тоже получалось.

Девочки познакомились в первом классе. Роберта подошла к Доун и спросила, откуда она.
- Я с Марса, - ответила Доун.
И тут Роберта поняла, что с этой девочкой будет весело играть.
Доун была жизнерадостной и находчивой, и грусть в ней не задерживалась. Характер Доун определился, когда ей было годика два. Доун, бегая, упала и, плача, затопала к папе, протягивая к нему ручки. Папа не склонился к ней, чтобы сразу пожалеть, он не поднял её к себе на огромную высоту, как тогда казалось Доун. Папа отстранился от плачущей дочки и поставил условие: “Сначала улыбнись.” Девчушка подавила слёзы, улыбнулась и в награду на неё сразу нахлынула радость и тепло от прижимания к папе. Такое же условие папа поставил ещё разок, когда её ударил мальчишка. Доун его выполнила, и с тех пор девочка поняла, что слёзы не приносят радости и тепла, а улыбка - приносит.

Доун с самого начала знакомства с Робертой испытывала к ней сочувствие и симпатию. Роберта с малых лет отличалась полнотой и вызывала у мальчишек насмешки. Однако с взрослением самым страшным для Роберты стали не насмешки, а сексуальное пренебрежение, которое Роберта испытывала со стороны мальчишек. Подростки тоже чурались грудастой и задастой Роберты, но не возражали, чтобы она им отсасывала. Однако сами парни к ней не прикасались: ни объятий, ни поцелуев - редко даже ей удавалось заполучить хуй во влагалище - в основном хуй, полный крови, восседая на полных спермы яйцах, направлялся в её всегда открывающийся ему навстречу рот. Роберта была и этому рада, поскольку даже такие случаи не представлялись ей так часто, как бы ей этого хотелось.

Роберта тоже тянулась к Доун, которая была прямой противоположностью ей по внешности и успеху у представителей мужского пола всех возрастов. Однако по своим взглядам на секс девушки были весьма близки, а это сделало их верными подругами. Их дружба проявлялась не только в том, что они сидели за одной партой, но и в том, что они защищали друг друга от сплетен и грубостей со стороны конкуренток и парней.
Доун была центром внимания, потому что была красивой, свободной, знавшей себе цену юной женщиной. Она легко шла на сближения с парнями, но заслужила за это уважение, а не презрение, которое обыкновенно достаётся доступным девушкам. Добилась она уважения тем, что прежде, чем раздеться, ставила условие очередному претенденту на звание любовника, чтобы он сначала полизал ей клитор и довёл до оргазма, а лишь потом тыкал своим членом в её отверстия. Когда же один парень не выполнив уговора, сразу нацелился на углубление, Доун схватила его яйца в кулак и заставила обманщика поваляться по полу, пока она одевалась, глядя на него, свернувшегося в утробное положение и воющего от боли. Доун ушла, не хлопнув дверью, а аккуратно её прикрыв, и парень с тех пор обходил её стороной. Доун рассказала о случившемся Роберте, попросив её сделать эту иформацию достоянием школьного общества, и та с помощью многочисленных добровольцев разнесла эту весть по всей школе. С тех пор когда Доун шла по школьному коридору, все парни почтительно расступались, как подданные перед королевой, а девчонки завидовали до посинения. Ведь они послушно и подобострастно начинавшие с сосания хуя, быстро оказывались со спермой во рту, но без всякого уважения, не говоря уже о наслаждении.
А вот Роберта вынужденно следовала большинству, но лишь из безысходности, так как единственное, чем она могла соблазнить парней, это своей готовностью к хуесосанию.

* * *

Доун легко достигала оргазма, помня себя мастурбирующей со времени первой вспышки самосознания. Родители ей в этом не мешали, а когда Доун было годика три, и она сидя на диване в гостиной раздвинула ножки и стала себя ублажать, не обращая внимание на окружающих, мама подсела к ней и сказала, что то, чем она занимается, дело хорошее, но его следует отправлять в уединении. Доун послушно прервалась, потопала в свою комнату и больше на людях не пускалась в погоню за оргазмом пока ей не исполнилось одиннадцать, когда она впервые занялась этим совместно с подружками, сев в кружок.
После первого оргазма на Доун не находило разморенное удовлетворение, наоборот - её желание только вступало в истинную силу и наслаждение могло длиться часами. Если интенсивность жизни определять тем, насколько быстро возрождается только что удовлетворённое желание, то интенсивность жизни у Доун была наивысшей.
Однажды она совокуплялась с мальчиком из параллельного класса у него дома. Его родители уехали на выходные, и он не терял времени даром. Юные возлюбленные провели в постели часа два интенсивно настигая оргазм за оргазмом, и Доун в какой-то момент почувствовала, что подустала. В этот момент в комнату вошёл брат её возлюбленного, который был на год старше и по словам младшего брата уехал с родителями. Это был невинный обман, чтобы второй брат не остался обделённым. Доун, только взглянув на пришельца, загорелась воспрянувшим желанием, а когда он погрузился в неё, новая череда сильных оргазмов нахлынула на неё. Так Доун познала ущербность одного любовника, и с тех пор всякий любовник тотчас следующий за предыдущим, возвращал ей скукожившееся было раздолье ебли.

Всякий раз, когда Доун оказывалась с лишь одним любовником, ебля прерывалась на сон, на разговоры или на, не дай бог, курение - и это представлялось для неё высшим кощунством. Способность Доун возрождаться с каждым новым любовником настойчиво указывала ей на то, что она создана для череды любовников, а не для одного, рано или поздно усталого и поднадоевшего.
Доун пришла к выводу, что женщина кричит и стонет в наслаждении для того, чтобы приманить других самцов к месту совокупления, чтобы те смогли заменить того, от которого она в данный момент стонет. Так, во всяком случае, Доун объясняла свои громкие стоны - она хотела, чтобы их услышало как можно больше мужчин и ринулось к ней на помощь.

Больше всего Доун возбуждал оргазм мужчины, пик жажды её тела, мгновенье полной зависимости от неё, и самое главное - семяизвержение, которое буквально переносило Доун в потусторонний, полный неизбывного счастья мир. Однако именно в семяизвержении существовало неизбежное противоречие: оргазм сразу оскоплял любовника и наслаждение Доун прекращалось, а ежели любовник оттягивал свой оргазм, то Доун вскоре теряла интерес от его холостого, безоргазменного движения. Направление, в котором можно разрешить это противоречие ей удалось почувствовать и осознать с двумя братьями: чуть один излился в неё, как второй его заменил, а затем первый снова продолжил поток капель. Она мужской оргазм называла по-весеннему: капель.
Требования, которые Доун раньше предъявляла к мужчине, изменились на противоположные в случае нескольких последовательных любовников. Если при совокуплении с одним мужчиной, его быстрое семяизвержение являлось для Доун разочарованием, то при множестве мужчин быстрое семяизвержение становилось самым желанным.

* * *

Роберта, с трудом находившая парня, который согласился бы на времяпровождение с ней, не могла ставить никаких условий. Более того, её безоговорочно раскрывавшийся рот - был единственным манком для сторонящихся её хуёв. Другим козырем Роберты была постоянно имевшаяся у неё марихуана. В школе уже все парни знали, что если хочется get high и быстро спустить, то нужно лишь подмигнуть Роберте, и она отведёт тебя в укромное место, где даст затянуться травкой и в то же время жадно заглотит стремительно скапливающееся семя. Но совокупляться с ней парни считали ниже своего достоинства и если кто-либо на это решался, то делал это так поспешно, что вызывал в Роберте разочарование в однопартнёрном сексе. Она мечтала о школьной футбольной команде стоящей на неё в очереди. С миру по нитке - нищему рубашка. Такое счастье оставалось для Роберты недостижимой мечтой, пока Доун однажды не пригласила её к себе на вечеринку.
Родители Доун улетели на Рождество на Гавайи, и дочка оставалась одна в большом доме. Она давно “любовно” пользовалась домом при всякой отлучке родителей.
Доун предложила Роберте отметить Рождество порочными незачатиями на многолюдной вечеринке. Доун не хотела объявлять широкогласно о грядущем развлечении, чтобы не пришлось приглашать подруг. Кроме Доун, должна была присутствовать только Роберта и множество парней, причём те не должны были знать, что на вечеринке будет только две девушки. Доун поручила Роберте делать конфедициальные устные приглашения, так как сама она не желала выполнять никаких огранизационных функций, что принизило бы её в глазах парней. Доун уготовила себе роль гостеприимной хозяйки. Весьма гостеприимной.

Роберта подходила к каждому выбранному Доун парню, как из их класса, так и из других и доверительно шептала о вечеринке, многозначительно намекая на её необычность. Она также добавляла, что там будет Доун. Наслышанные о её свободолюбивой, а точнее свободнолюбовной натуре, парни, мечтавшие заиметь такую красавицу в подружки, сразу решали, что обязательно придут. Категорическим условием ставилось отсутствие наркотиков и алкоголя, Роберта многозначительно шептала, что наслаждения будут иного рода, хотя сама она перед вечеринкой обязательно намеревалась вдохнуть в себя пару линий кокаина. Доун терпеть не могла алкоголь и наркотики, потому что они не позволяли парням быстро кончить и вообще становились источником разного рада беспорядка, который она не могла допустить в доме родителей. Доун предпочитала, чтобы гость, исполнив свой сладкий долг по отношению к ней, убирался и напивался или накуривался вне её дома, празднуя свою победу над ней, а Доун могла бы переключиться на очередного парня, пьяного от желания обладать ею, а не от виски или марихуаны.
Доун запретила Роберте курить марихуану, которая снимала, по словам курящей, её напряжение от постоянной неудовлетворённости. На случай, если неожиданно появятся взрослые, Доун хотела, чтобы не оказалось никаких улик, чтобы вечеринка представлялась абсолютно невинной. А в том, что она намеревалась совершить, у взрослых не хватило бы духа её заподозрить.
Где будет проходить вечеринка - было главным секретом, и адрес Роберта выдавала только в самый день веселья, чтобы не явились незванные гости.

* * *

Джордж, под два метра бывший профессиональный футболист, ехал на gang bang с великим воодушевлением. Его недавно приняли в члены интернетовской группы, в которой каждая женщина принимала множество мужчин. Администратором группы была некая женщина, обещавшая красивую женщину 42 лет, жадную до длинной очереди мужчин, а также предлагавшая себя, всегда готовую с помощью своего рта держать мужчин в готовом для красавицы состоянии.
Джордж живо представил эту ситуацию, и она для него показалась идеальной, а вернее идиллией, потому что с него снималась всякая ответственность за соблазнение, возбуждение и удовлетворение женщины, а также за проведение какого-либо времени с ней до и после совокупления, и при всём при том ему гарантировалось бесплатное наслаждение с явно похотливой и красивой самкой, а значит желающей его в момент совокупления. На то, что будет после него, Джорджу было наплевать - хоть потоп спермы. Впрочем, потоп до него тоже мало волновал Джорджа, если женщина легко этот потоп поглощала.

Жена Джорджа долгие годы чуть ли не враждебно выражала неудовлетворённость сексуальными способностями мужа, однако последнее время, эти жалобы прекратились совместно с самими совокуплениями - она полюбила женщин и этого не скрывала. Джорджа сие вполне устраивало - главное, чтобы жена перестала унижать его и больше не издевалась над его скоротечностью. Дети для Джорджа были важнее всего, и потому он сносил озлоблённость жены, принимая на себя вину за её неудовлетворённость.
Жена его была сильной женщиной, ибо работала массажисткой. Они так и познакомились - известному футболисту требовался регулярный массаж. В начале их близости она часто массажировала Джорджа после совокупления, и он блаженно засыпал под её проникновенными пальцами. Но уже давно жена не прикасалась к нему, а берегла свои силы на клиенток и подружек. Мужчин она обслуживать перестала.
Джордж с семьёй жил в большом доме. На первом этаже был салон, где, помимо жены, работали ещё две массажистки. Бизнес быстро рос, и деловые супруги примерялись к постройке отдельного здания, где бы размещались массажные кабинеты.
На Джордже лежали административные обязанности, ведение бухгалтерского учёта, реклама, закупка масел и кремов и ещё много чего. Джордж был человек обязательный и аккуратный, за это его жена ценила и не разводилась с ним. Отцом он тоже был любящим и заботливым, а это было для жены тоже определяющим в её отношениях с Джорджем. Она решила, оправдываясь сохранением благополучия детей, продолжать жить с мужем и свести их отношения исключительно к деловым. Любовницы, помогали ей в этом, а муж не препятствовал. Так и жили.

Джордж держался за жену ещё и потому, что она, не ведая того, потрафляла, его иной страсти, которая с годами расцвела в Джордже пышным ароматным цветом. В форме женской туфли.
Дело в том, что клиентки, приходившие на массаж, снимали обувь в специальной прихожей, им выдавались тапочки разового пользования, в которых они следовали в массажный кабинет. Джордж проходил в прихожую, где туфли ставились в просторный закрывающийся обувной шкаф, трепетно брал туфли приглянувшейся клиентки, подносил к носу и жадно вдыхал их запах. Джордж не мог объяснить себе, почему это его так возбуждает, раздумья не мучили его, он устремлялся в туалет мастурбировать с туфлей в руке. То что Джордж быстро кончал, было весьма сподручно, так как он всегда успевал вернуть туфель на прежнее место до того, как владелица могла хватиться их.
Джордж вынюхивал желанный аромат даже сквозь побивающую его вонь обувного дезодоранта. Он самозабвенно следовал своему желанию, которое могло показаться большинству людей странным, но только не тому, кем оно овладело.
Так Джордж предпочитал женские туфли самим жещинам, которых он был обречён разочаровывать, а тем самым разочаровывать и себя. А женские туфли лишь очаровывали его, не требуя ничего взамен. Женщины для Джорджа являлись воплощением обязанности, ответственности. Ему был вполне достаточен их запах. Женские трусики были бы, конечно, идеальными поставщиками желанных ароматов, но добывать трусики представлялось по сложности таким же по сложности предприятием, как и соблазнить саму женщину. Тогда как их туфли, свеже снятые, ещё тёплые от ступней давали ему максимальную близость к женской плоти. Джорджево желание с готовностью шло на компромисс - уж коль не сблизиться с самой женщиной, то пусть это будет посредник, который прикасался к ней.

Тем не менее, время от времени Джорджу хотелось женской плоти, чтобы пусть быстро, но излиться в её жарко-влажные глубины. Заводить любовницу он опасался из-за боязни вызвать в ней такую же неудовлетворённость, какую он вызвал в жене. Джордж справедливо считал себя плохим любовником, хотя и восторгался роскошеством пизды. Несколько раз он брал проституток, но его быстрый оргазм вызывал в нём такое сожаление об истраченных деньгах, что он просто не мог себе позволить тратить сотню долларов за полминуты наслаждения. Он невольно подсчитывал, что сто долларов за полминуты превращаются в двенадцать тысяч долларов в час. Эти цифры вызвали в нём ужас разорения, и он предпочитал ограничиваться обонянием женских туфель с бесплатным ручным наслаждением.
Разнообразие женской обуви, которое появлялось в его в доме, придавало остроту его половой жизни, остроту, которую ему не под силу было бы достичь иными способами.
Вот почему, когда он узнал о возможности участия в оргии с одной женщиной, Джордж понял, что такое “соотношение сил” будет в его пользу: он кончит быстро, но женщина не обозлится на него, так как его сразу сменит другой мужчина. Кроме того, Джордж не заплатит ни цента и испытает на себе пусть краткое, но искреннее женское желание. Он опасался одного - чтобы не получилось так, что за ним не окажется наготове другой мужчина, ведь тогда ответственность за удовлетворение женщины переложить на другого не получится, и Джордж опять будет чувствовать себя виновным. Но такого не случились - очередь оказалась живой и длинной.

Роберта сообщила Джорджу, что запланировано три смены: с 11 утра до 1.30, с 2 до 3:30 и с 4-5. Первая смена уже вся забита. В какую он сможет прийти? Джордж выбрал три часа, чтобы оказаться посереди очереди, компенсирующей его слабину как перед ним, так и после. Действо происходило в отеле, и номер комнаты Роберта сообщила только после того, как Джордж позвонил ей за час до назначенного времени.
Роберта открыла дверь номера обнажённой, предварительно изучив Джорджа в глазок и задав несколько проверочных вопросов через приоткрытую дверь на цепочке. Роберта поразила Джорджа своими грудями, свешивающимися почти до живота, и животом, свешивающимся почти до колен - такого он в своей жизни ещё не видал. Но лицо Роберты показалось знакомым и привлекало большим губастым ртом, которому она сразу нашла применение, вернувшись в комнату, где вокруг кровати копошилось около десятка мужчин.
Джордж по указанию Роберты закрыл за собой дверь на защёлку и подошёл поближе к кровати, вокруг которой стояли и сидели мужчины. Один мужчина лежал. Джордж увидел женские разведённые ноги, поднятые вверх, между которых суетился очередной счастливчик. Джордж восхитился формой ступней женщины и красотой напедикюриных пальцев, которые медленно сгибались и разгибались. Лицо женщины закрывали бёдра другого мужчины, расположенные так, чтобы рот женщины не оставался без дела.
Раздавалось громкое мужское дыхание и женское постанывание. Мужчина между ног ухнул и медленно отклеился с блестящим от соков хуем. Его сразу сменил следующий. На глазах у Джорджа вершилось неопровержимое доказательство того, что не существует мужчин “единственных” и “незаменимых”.
Мужчины не обратили на Джорджа внимания, а молча приняли его как ещё одну часть меняющегося целого - они были сосредоточены на наблюдении возвратно-поступательных движений двух мужчин в двух отверстиях женщины.
Джордж обошёл кровать с другой стороны и увидел, наконец, лицо главного действующего тела, лежащего посреди кровати. Рот её полнился членом, который был просто выставлен из ширинки брюк - мужчина, очевидно, не хотел тратить время на раздевание. Другие мужчины были раздеты, кое-кто в носках, кое-кто в маечке. Ещё один деловой мужчина стоял без брюк, с торчащим перпендикулярно членом, но в белой рубашке с галстуком. Он поджидал своей очереди. Мужчина, что раскачивался между женских ног, издавал женские стоны.
Если это действо можно было назвать игрой, то женщина здесь явно играла в поддавки.

Когда мужчина в расстегнутых брюках кончил женщине в рот и сразу запрятал хуй в брюки, цыкнув молнией на по-прежнему жаждущую женщину, черты женского лица перестали искажаться чужеродным органом, и Джордж сразу узнал Доун. Она была так же прекрасна, как и много лет назад, когда он её видел последний раз.
В тот же момент он узнал и Роберту, которая сосала мужчину, дальнего в очереди, чтобы скрасить его ожидание главного блюда.
Разумеется, что Доун и Роберта называли себя в организованной ими группе вымышленными именами и поэтому Джордж сразу не мог соотнести тело с именем, а он сам, не в пример Доун, внешне разительно изменился с юных времён: вместо густой шевелюры и чисто выбритого лица, он брил полысевшую голову и отрастил густую бороду, так что неудивительно, что Роберта его не узнала. Что касается Доун, то она во время оргии не обращала внимания на лица.

Тут рот у Доун снова заполнился, что опять исказило черты её лица, и в то же время новый мужчина сменил извергнувшегося в её лоно. За счастливцем стояло в очереди ещё двое, подрачивая свои члены. Роберта работала над третьим, сидя на кресле, но ей пришлось опять оторваться, чтобы впустить в дверь очередного подоспевшего из второй смены.
Стоны Доун заглушались надёжным кляпом и время от времени прерывались необходимостью сделать глотательные движения.

Джордж снял ботинки, брюки и трусы. Нижнюю рубашку и носки он решил не снимать, на случай, если надо будет срочно одеваться.
Джордж встал в очередь к бёдрам, другая очередь стояла на рот. Джордж наблюдал как двигал бёдрами мужчина, прижимаясь к бёдрам Доун, одна её рука прижимала его ягодицы, а вторая играла с яйцами, раскачивающимися у её рта. Мужчина у рта кончил и место освободилось. Но свято место пусто не бывает и оно снова заполнилось. Мужчина между ног Доун издал облегчённый звук, вдавился в неё, через пару секунд приподнялся, встал на колени и отрулил в сторону, давая место нетерпеливому следующему.

Вдруг Джордж почувствовал, что член его упал и ему остро захотелось облизать ступни Доун. Он подошёл к её левой ноге, которая торчала в сторону и лизнул пальцы. Ступня дрогнула, но не убралась, из чего Джордж заключил, что его прикосновение принесло Доун удовольствие. Он стал лизать её ступню, и пальцы поощрительно зашевелились.
Джордж раньше испытывал возбуждение только от женских туфель, издававших аромат. Женские ступни и в особенности пальцы на ногах Джордж называл “крайней плотью”. Теперь он впервые наслаждался не только её запахом, а самОй крайней плотью, облизывая её, целуя, пожимая. Пизда его пугала прежде всего своей ненасытностью, а также властью заставлять Джорджа мгновенно кончить стоило лишь углубиться в неё. А вот ноги Доун держали его в состоянии наивысшего возбуждения, не обрушивая на него оргазм.
Если мужчины сходят с ума по лицу женщины, по запаху её духов, её кожи, то почему же нельзя так же сходить с ума по её щиколоткам, ступням, подъёму, пальцам на ногах и по запаху, который от них исходит, - подумал Джордж.

Роберта сидела во временном одиночестве и сообщала по мобильнику номер комнаты мужчине из следующей смены. Она закончила разговор, и следила за необычными ласками Джорджа, но не увидела в них ничего угрожающего Доун, да и та сама отпихнула бы его ногой, если бы это ей не приносило наслаждения. Роберта встала перед Джорджем на колени и положила его вялый хуй себе на язык с благородной целью, подготовить к ебле, потому как вот-вот должно было освободиться место в пизде, и он был следующим. Джорджа давно так не ласкали, а Роберта была к тому же ещё и мастерица, поэтому он кончил ещё быстрее обыкновенного, то есть не через десять секунд, а через пять. Роберта радостно, оттого что ей достался мужской оргазм, высосала всё до последней капли и сказала: Sorry. Она знала, что не за таким оргазмом пришёл сюда Джордж.
- Спасибо, это было прекрасно, - искренне успокоил её Джордж, начав лизать вторую ступню Доун. Он также заметил, что несмотря на испытанный оргазм, его желание целовать и лизать ступни Доун осталось прежним в противоположность полностью исчезнувшему желанию погрузиться в её пизду.
Тут в дверь снова постучали, да раздался звонок на мобильнике Роберты, и она продолжила свои руководящие обязанности.

Джордж, как всегда ошеломлённый безразличием, нахлынувшим после оргазма, смотрел на телодвижения мужчин и Доун, и они, только что видевшиеся мистическо-волшебно-желанными, теперь представлялись ему бессмысленными и опять-таки безразличными. И только счастье от шевелящихся пальцев ног у него во рту ничем не омрачалось.

Мужская голова между ног Доун лизала ей клитор. Слишком хорошо или слишком плохо, потому что Доун заинтересовалась и приподняла голову, чтобы посмотреть, кто ей лижет. Она, не выпуская хуй изо рта, посмотрела себе в бёдра. Мужчина, лижущий, заметил её любопытство и приветственно помахал ей рукой, не отрывая рот от её промежности. Успокоенная Доун, наверно, признав знакомого, попыталась улыбнуться в ответ, но хуй во рту мешал ей растянуть губы в улыбке. Она с удовлетворением опустила голову на подушку и продолжала сосать хуй, прижимая к себе одной рукой голову лижущего её мужчины!
Джордж ещё не хотел уходить. Он подошёл к стулу, на спинку которого он повесил брюки поверх трусов, чтобы брюки их предохраняли, будто кто-то мог на его трусы посягнуть. Он стоял в стороне и знал, что желание его скоро вернётся и уж тогда он точно поимеет Доун. На этот раз он решил не связываться с пиздой, для которой нужно, чтобы член стоят - он решил кончить Доун в рот, то есть совершить то, что он мечтал сделать так давно, но тщетно.

* * *

Джордж учился с Доун и Робертой в последнем классе школы. Он был новичок, недавно переехавший в этот город, так как его родители кочевали по роду службы. Джордж приглянулся Доун, и она через Роберту пригласила его к себе на рождественскую вечеринку, чтобы он вошёл достойным членом в дружный школьный коллектив. До Джорджа уже дошли слухи о вожделенной развратности подружек, а красота Доун оказалась вполне достаточной, чтобы Джордж провёл бессонную ночь в ожидании вечеринки. Он был ещё девственником, тщательно готовясь к переходу в разряд мужчин с помощью активного онанизма. Когда он пришёл в дом Доун и увидел лишь парней, смотрящих по телевизору футбол, он удивился отсутствием девушек и главное отсутствием Доун. Но тут со второго этажа спустилась Роберта в прозрачной рубашечке на громоздком голом теле и поимённо пригласила троих следовать за собой. Среди них оказался Джордж. Навстречу им спускались с лестницы двое одноклассников. Лица их горели, и они обменялись с поднимающимися им на смену приветственными ударами ладоней. Когда Джордж вошёл в спальню, то первое, что бросилось ему в глаза - это туфли шпильки на раздвинутых женских ногах, смотрящих в потолок. Один из одноклассников бушевал между ног Доун, сотрясая всё её тело и Джордж зачарованно смотрел на это действо. Парни, что поднялись вместе с ним по-видимому были в такой ситуации не первый раз, они быстро разделись и с торчащими хуями, подошли к телу Доун со стороны лица и один первым засунул член в жадно открывшийся рот. Джордж хотел начать именно со рта, таким способом подготовляя себя к проникновению в пизду.
В этот момент от нарастающей амплитуды движений парня между ног у Доун свалились с ног сначала один туфель, а потом другой. Один шлёпнулся на пол у кровати, а один - на кровать. Джордж бросился к туфлям, как джентльмен, увидевший как у женщины, что-то выпало из рук, чтобы поднять и вручить ей. Сначала он схватил один туфель, который оказался на кровати, и в этот момент парень вытащил мокрый, всё ещё вздутый хуй из пизды и отвалил в сторону, а другой, легко потеснив Джорджа, быстро ввёл свой, жаждущий излиться хуй, и заработал по направлению к скорейшему достижению этой цели.
Тем временем Джордж с одной туфлей в руке, обошёл кровать и поднял с пола второй туфель. Он принялся одевать один туфель на поднятую правую ступню, но оказалось, что это левый туфель. Джордж был так увлечён своим делом, что удивился, когда почувствовал свой хуй окунувшимся в блаженство - это был рот Роберты, незаметно для Джорджа, оказавшийся рядом. Именно в процессе попытки надеть второй туфель Джордж излился в засасывающее жаркое отверстие. Перед Джорджем продолжалось движение чужого наслаждения. А своего он мгновенно лишился. Однако он не горевал. Ему была хорошо известна бесспорная убедительность желания, которое через минуту обманывает тебя и уходит, не оглядываясь, с оскорбительным пренебрежением. Но нельзя принимать близко к сердцу ни приход желания, ни его уход. В пришедшее желание нельзя влюбляться, а ушедшее нельзя ненавидеть - из него надо изымать наслаждение и потом отпускать на все четыре стороны, ибо в какую сторону оно ни ушло, оно неминуемо к тебе вернётся.
В руках у Джорджа оставались туфли, сверкающие блёстками даже в полумраке. Похоть, в которой пребывала Доун, заставляла её испускать всевозможные соки. А запах, который он почувствовал, исходит от туфель, поистине кружил Джорджу голову. Запах спермы, который заполнил его ноздри, когда он подошёл к кровати, теперь вызывал в нём тошноту. Но ноздри Джорджа различили слабый запах пота Доун, исходивший от её ног, и он в сознании Джорджа торжествовал над всеми остальными.
В этот момент рот Доун освободился и Джордж стал перемещаться к ней, чтобы заполнить его. Но тут же оказался его одноклассник, тощенький и лишь по плечо Джорджу, но зато с членом раза в два длиннее и толще, и стоял он не в пример Джорджиному гордо, с высоко поднятой головой, а не головкой. Доун сразу предпочла соперника Джорджа и запустила его себе в горло.
Оскорблённый случившимся, Джордж, увидел, что туфли снова упали с ног Доун и поднял их. Держа в руках туфли, Джордж отошёл от кровати и стал натягивать на себя одежду. Он хотел унести два туфля, но ему было некуда их положить, поэтому он схватил один, вышел с ним в ванную и там стал жадно его нюхать. Потом он запихал его себе под куртку и вышел из спальни.

На следующий день Джордж корил себя за то, что поторопился уйти и не дождался своей очереди. Но о чём он жалел больше всего, так это о том, что он не взял с собой обе туфли Доун. Он всю ночь не отводил нос от туфельки и заснул под утро, уткнувшись носом в её носок. На следующий день он вернул туфлю Доун, извинившись, что, мол, случайно прихватил её с собой. Доун на него не рассердилась, но приглашать его на вечеринки больше не стала, опасаясь его странной страсти.
Именно с этого приключения и вступила в действие его тяга к женским ступням и к их дуэньи - туфелькам. Джордж с облегчением нашёл оправдание своей страсти в древнекитайском обычае пеленания женских ступней и рассматривании их как наиболее интимной и сексуальной части женского тела и вкушении их запаха. Джордж торжествовал, что история на его стороне, что великая и огромная страна восхищалась тем, чем восхищается он, брошенный в одиночество своей страстью, чуждой нынешнему и здешнему обществу.

* * *

И вот теперь, через столько лет, снова встретившись с красавицей Доун, Джордж решил не упускать возможности и дать ей отсосать его анонимный хуй. Но зайдя в ванную, Джордж увидел стоящие там туфельки на шпильках. Сомнений в том, что это были туфли Доун, у него не было. Ступня Роберты была огромной и поразила его своими размерами ещё в ту же давнюю вечеринку. Туфли, которые в первую смену оргии надела Доун, по-видимому, стали ей мешать, на их сбросила, и Роберта отнесла их в ванную, чтоб на них не наступали.
Джордж забыл о своём оральном намерении, полностью заворожённый блеском туфель женщины, которой он восхищался с юности. Джордж оделся, дождался, пока из туалета выйдет мочившийся там мужчина, убедился, что Роберта занялась очередным хуем, стоя на коленях, спиной к двери в ванную, схватил туфли, засунул их себе за пазуху и вышел из номера, с трудом заставляя себя не бежать. Теперь, наконец, он исправил свою ошибку юности и завладел обеими туфлями Доун. Прежде, чем отъехать от отеля, Джордж не удержался, вытащил один туфель и погрузил свой нос в его открытое нутро.

* * *

Когда ушёл последний мужчина, Доун присела над ртом Роберты, которая жадно поглотила каждую вылившуюся каплю, да ещё языком вылизала стенки влагалища, проникая языком как только могла глубоко - это было их школьной традицией - не пропадать же добру, как объясняла Роберта.
Потом они открывали специально принесённую с собой и поджидавшую в сумке бутылку шампанского, разливали её содержимое по бокалам или по бумажным стаканчикам (в каких только местах бывало ни происходили оргии) и отправлялись под душ. Обыкновенно Доун была измождена оргазмами, а Роберта всё ещё на взводе, так как о её наслаждении мужчины не заботились, а кончала она далеко не так легко, как Доун. Поэтому - и это тоже стало традицией - Доун в благодарность за административную работу пальцем доводила Роберту до кондиции - под душем Роберта почему-то кончала быстро и трижды подряд. Роберта поднимала живот обеими руками, чтобы Доун могла достать рукой её клитор.
Когда они вышли из ванной и собрались уходить, обнаружилась пропажа туфелек Доун. Обыскав весь номер, подружки поняли, что произошла кража.
- Зачем мужикам женские туфли? - удивлялась Роберта.
- Могут быть несколько вариантов, - задумчиво отвечала Доун, допивая шампанское, - либо своей бабе унёс, либо трансвертист сам носить будет.
- Нет, - возразила Роберта, - у тебя такая маленькая ножка, что на мужика не налезет. Может он продать захотел - туфельки-то не дешёвые. А помнишь, как у тебя одна туфля пропала после нашей школьной вечеринки, - воскликнула Роберта, допив свою долю шампанского?
- Да, да, помню, и он вернул мне её на следующий день - устало откликнулась Доун.
Так повспоминав прошлое, подружки собрались проститься с пристанищем наслаждений. Доун вытащила из сумки уличные туфли, в которых она пришла, а украденные были специальным снаряжением для такого мероприятия.
Роберта с трудом натянула джинсы на свой обширный зад и живот. Доун открыла дверь номера и они вышли в мир, где женщины были обделены наслаждениями.

* * *

Из-за пропажи туфлей у Доун впервые остался неприятный осадок после оргии. Её тревожило, что какой-то мужчина, из тщательно отсеянных Робертой и ею, всё-таки оказался вором. Это неприятным образом напомнило ей, что мужчины не только хуи, языки и руки, от которых она получает наслаждение, а ещё и опасные существа. У них, оказывается, есть какие-то иные желания, кроме обладания ею. А ведь обстановка, в которую Доун помещала мужчин, была предназначена именно для того, чтобы они отрешились ото всех своих желаний, кроме похоти к ней. “Неужели, я стала недостаточно желанна и красива?“ - переживала Доун.
И тут она осознала очевидный просчёт в своих размышлениях. Доун только удивилась, как это она раньше позволяла такое нарушение дисциплины на оргиях. Она почему-то не учла, что после того, как мужчина испытал оргазм, её чары на определённое время перестают действовать, а значит мужские помыслы могут переключаться с неё на, скажем, воровство да и мало ли ещё на что?
Выход напрашивался один - выпроваживать каждого мужчину после того как он излился. Ибо ждать, когда у него снова появиться желание, нужды нет - других мужчин предостаточно. А то, лишившись желания, мужчина выпадает из-под её влияния и следовательно, становится опасным.
В связи с такими мыслями у неё поднялось раздражение против единичных мужчин. Если группа мужчин, стоящих в очереди на неё, была ей мила и желанна, то всякий мужчина в отдельности вызывал в ней отвращение своей исконной немощью единолично удовлетворить её желания. По сравнению с великаном похоти, сидевшей в Доун, каждый мужчина представлялся карликом.
Доун вспомнила начало своей женской жизни, когда всякий раз она разочаровывалась в любовнике. Подобно любой женщине, она волновалась, готовясь к свиданию, прихорашивалась, волновалась, предвкушала близость. Это занимало часы, а тут ещё подготовительное общение перед еблей, будь то гуляние по музеям и паркам, посещение кинотеатра или обед. Наконец Доун раздвигала ноги для пылающего любовника и - через десять минут всё кончалось. Причём ещё хорошо, если через десять минут, а нередко бывало через три минуты или даже через одну.
Затем приходилось ждать, и как бы быстро ни происходило возрождение у мужчины - всё равно же ждать. А нередко на одном быстром оргазме и кончался весь запал этого любовника. Сколько часов и сколько эмоций Доун уходило понапрасну на ожидание и приготовления! И всё это ради нескольких минут?
Поэтому, чтобы избежать разочарования и траты времени, Доун решила сразу отдаваться мужчине и проверять, что из себя этот мужчина представляет.
Один влюблённый в Доун постоянно являлся к ней с цветами, но боялся к ней прикасаться, убеждая себя, что этим он демонстрирует своё уважение к девушке.
В конце концов при очередном букете Доун не выдержала и воскликнула:
- Прекрати ты цветы таскать! У тебя что, серьёзные намерения? - в лоб спросила она его.
- Конечно, серьёзные, - подтвердил парень.
- Все вы так говорите, - парировала Доун, - а сами кончите за две минуты и сразу засыпаете.
Влюблённый смутился, а когда она перед ним разделась и улеглась с ним в постель, любовник кончил как только ввёл в неё свой весьма средненький член. Но не заснул, так как Доун его выгнала.
С тех пор проявление интенсивной влюблённости стало лишь отвращать Доун от одиночных мужчин. Романтическое отношение к женщине - это признание мужчины в его сексуальной неумелости и неуверенности в себе, а следовательно это - гарантия неудовлетворённости для женщины.
- Ах ты меня любишь? - смеялась она в лицо романтику. - Тогда вставай на меня в очередь.

Первые фантазии о мгновенном совокуплении без всяких ухаживаний и разговоров, являлись Доун в виде желанного изнасилования. Подобными фантазиями делились с ней многие подружки. Доун вскоре поняла, что причина этих фантазий - робость женщины, которой не хватает духа отдаться сразу, и поэтому она в своих мечтах перелагает эту ответственность на мужчину, называя изнасилованием его целеустремлённость.
Однако Доун, отдаваясь без ломанья и сразу, почувствовала, что скорая “самоотдача” и даже искусный любовник не являются решением её проблемы.
Доун быстро уразумела, что оргазм у любовника - это убийца её наслаждения. А ей хотелось наслаждения, которое бы длилось часами и чтобы мужчина извергался в неё хотя бы каждые две минуты.
Вот почему любое единичное совокупление для Доун являлось coitus interruptus, как бы долго оно ни длилось.
Только череда мужчин делала наслаждение полноценным, как в мозаике, когда отдельные частички мужских оргазмов, складываясь один за другим, и образовывали узнаваемый лик счастья.
Для Доун не существовало хорошего или плохого мужчины. Для неё существовал либо один мужчина, либо столько, сколько нужно для её счастья. Однако точное число она назвать не могла. Подобно известному парадоксу превращения нескольких зерен в кучу зерна: два зерна - не куча, десять не куча, а после какого-то энного зерна их скопище можно назвать кучей. Однако называть это энное число невозможно. Так было и с мужчинами для Доун: двое - это ещё не счастье, а лишь удовольствие и четверо ещё нет, и десяти мало. А вот после тридцати-сорока прорезывалось полное счастье.

Когда секретарша в офисе Доун, двадцатилетняя девушка, выходила замуж и попросила дополнительные пять дней на свадебное путешествие, то Доун щедро дала ей семь. Невеста запрыгала от радости и воскликнула, что жених её - лучший мужчина на свете. На что Доун поинтересовалась:
- Сколько у тебя было мужчин до твоего жениха?
- Двое, - зардевшись ответила невеста.
- Значит ты можешь лишь сказать, что твой жених лучше тех двух, а не всех мужчин. Четвёртый может оказаться значительно лучше твоего жениха.
Невеста от неожиданности обронила улыбку и чуть не расплакалась.
Но Доун решила дать ей важное напутствие о сути “верности” и “измены”. Доун пригласила невесту на ланч и, отмечая её волчий аппетит, пошутила, что, наверно, её сексуальный аппетит ещё сильнее. Девушка польщённо улыбнулась и услышала, что такой аппетит и впредь надо удовлетворять не только дома, а также в ресторанах.
Далее Доун заявила, что верность мужу оборачивается изменой себе. Недаром же говорят, что надо уметь любить себя и только тогда ты будешь уметь любить других. То же самое и в верности: надо быть прежде всего верной себе, то есть своим желаниям, даже если они противоречат желаниям мужа.
А то получается глупость: изменяешь своим желаниям, подавляешь их, истязаешь себя - и называешь это верностью мужу. А муж, который тоже наполняется всевозможными желаниями, тоже истязает себя, подавляя свои желания. В неизбежном итоге, верность делает каждого супруга несчастным, поскольку лишает их радости сексуальных общений.
- Как же так, - удивилась невеста, - ведь если живут вместе, то секса должно быть всегда достаточно.
- Чем больше вместе, тем меньше секса, - возразила Доун. - Если верность длится, то она превращается в воздержание. Верность супругов приводит их к полному сексуальному безразличию друг к другу, а если безразличен, то и секса не хочется. Чтоб хотеть, тебе нужен новый мужчина, чужой совсем тебе не известный. А вот для душевного тепла и покоя муж, коль он хороший человек, действительно - самый лучший, потому что вы друг друга знаете, понимаете, уважаете, но это совершенно исключает остроту наслаждений.
Смыслом этой тирады был наказ невесте, заводить любовников, если ей того захочется. Невеста, как водится, жарко возражала.
Доун решила не исповедоваться, как она к двадцати годам пришла к твёрдому выводу, что надо встречаться не с мужчиной, а с мужчинами. Но Доун знала, что человек так жаждет любви, что согласен ради неё пожертвовать страстью. Доун сама сделала то же самое, когда ей исполнилось двадцать два.
Она забеременела от мужчины, который ей нравился как будущий муж и отец. Это был добрый, мужественный и богатый человек. Он был старше Доун на десять лет, и его больше интересовало строительство зданий, чем секс. Доун жила раздольно, не считая денег и увлечённо воспитывала детей. Когда они подросли и пошли в школу, муж привлёк Доун в их строительную компанию. Супружеская жизнь к тому времени состояла из быстрого совокупления дважды в неделю. Мужу этого вполне хватало. Он был счастлив, и у него не было сомнений, что именно такая половая жизнь является для Доун желанной.
Через три года после замужества, весной Роберта наблюдала за их домашним животным - кастрированным котом. Вот выскочил кот на солнечную лоджию и недоумевает: “Всё вокруг такое ебальное, а ебаться почему-то не хочется.” Потом кот с горя начинал шебаршить лапами по стене, думая, что он точит когти, а они давно выдраны с корнем. И на морде у кота Доун увидела выражение полного недоумения.
В этом кастрированном коте Доун привиделась её собственная судьба, и она сразу ответила на объявление в craigslist, где двое мужчин предлагали себя женщинам разом. Начать она хотела с самого простого, чтобы прощупать, как всё это можно организовать чисто и без улик. Так Доун стала встречаться раз в месяц с двумя мужчинами, время от времени меняя одну пару на другую. Несколько раз оказывалось трое мужчин, и это всяко было лучше, чем один, но Доун, изведывавшая до замужества, что значит в десять раз больше, вынуждена была смиряться с этим прожиточным минимумом, чтобы безбедно довести своих детей до совершеннолетия.

Доун любила своего мужа. Но с существенной оговоркой: “Я тебя люблю, но не больше, чем себя”.
В чём состоит любовь к мужу при наличии любовников? - время от времени задавалась вопросом Доун, отправляясь на встречу с новыми мужчинами, и всегда уверенно отвечала: “В том, что женщина никогда не поменяет мужа на любовника, а будет менять любовников.”
Доун с грустью наблюдала за наслаждающимся ею мужем, ощущая, как он с огромной высоты оргазма грузно падает оземь и теряет всякие признаки половой жизни. Доун видела, что перепад мужских чувств слишком громаден. Вот почему один мужчина для Доун был всегда ненадёжным партнёром в сексе. Суть одного мужчины - предательство (если он кончает быстро) или занудство (если он долго не может кончить). Доун в наслаждении ощущала себя пушинкой, которой лёгкий порыв ветра не даёт упасть на землю и позволяет ей продолжать летать. Да только ветра этого Доун запустить себе под юбку не смела. Она решила ждать, когда дети вырастут и уедут учиться.

Важной составляющей наслаждения Доун было ощущение её нужности, которое, очевидно, испытывали мужчины, погрузившиеся в неё и стремящиеся к оргазму.
Доун с малых лет завидовала актёрам и певцам, на выступления которых выстраивались очереди. Люди с великой радостью тратили время, платили деньги, толпились в залах и на стадионах ради наслаждения, которое актёры и певцы давали зрителям.
Видя очередь из мужчин, нетерпеливо подрачивающих свои хуи в ожидании, когда они смогут заправить их в нутро Доун, она чувствовала себя волшебницей, дарящей чудо наслаждения этим сильным и властным самцам, которые полностью подпадают под её власть пусть на короткий срок для каждого в отдельности, но так долго для всех, одного за другим.
Даже любимый муж, испытавший в ней оргазм и сыто отваливающийся от неё, тем самым оскорбительно перечёркивал эту необходимую для Доун, её протяжённую нужность. Каждый мужчина стряхивал с себя наваждение желанья с последней каплей спермы. Но если на его месте тотчас оказывался другой, то наваждение длилось, превращаясь в реальность.

Оргазм одинокого мужчины, хотя и давал Доун толчок для собственного оргазма, тем не менее вызывал в ней разочарование обречённым прерыванием её наслаждения, которое жаждало длиться. Поэтому череда мужчин являла собой полное решение всех проблем - излившийся в неё мужчина - тотчас сменялся другим, который хотел её с такой же силой, как секунду назад её хотел предыдущий и поэтому Доун пребывала в постоянно обновляющемся мужском желании, живя в непрерывно длящемся своём. Доун ощущала себя факелом, и чтобы он не потух, а продолжал гореть, его, как эстафету, надо передавать от мужчины к мужчине. Каждый из которых должен быть спринтером.
Когда Доун говорила мужчине fuck me - это было единственно искреннее и точно выраженное чувство, которое она испытывала к нему. А когда он кончал, она говорила ему fuck off - и в такой момент это тоже было самое искреннее чувство к мужчине, выполнившему свою функцию.
Доун всегда поражал резкий перепад чувств у мужчин до и после оргазма. То что для неё было длящимся наслаждением меняющим лишь оттенки, для мужчин было либо чёрным, либо белым.
Исчезновение мужского желания было абсолютным как смерть человека. Перед Доун вставала непостижимость подобная смерти: как же так, ещё секунду назад этот человек улыбался, радовался, стремился и вдруг катастрофа оргазма, в результате которой желание исчезает, будто его никогда не было. О желании, как о человеке, остаётся только память и дела. В данном случае делами являлись лишь выплеснутые сперматозоиды, которые могут сохранить память об оргазме, создавая новую жизнь.

* * *

После встречи Доун и Роберты, их дружба страстно возобновилась. Основой этой дружбы была их совместная тяга ко множественным мужчинам. Отдав дань обществу и своей совести, родив, воспитав и выучив своих детей, женщины оказались свободными, а узы брака Доун научилась время от времени сбрасывать незаметно для мужа.
Освободившись от присутствия детей, которые к тому же перестали уже быть детьми, Доун решила посвятить свою оставшуюся жизнь наслаждениям. Она продолжала работать в мужниной компании лишь для того, чтобы иметь в старости достаточно денег для покупки молодых и красивых ёбарей. А с её нуждой в очереди мужчин, денег на них потребуется немало. Она даже просчитала минимальную сумму, которая ей понадобится, чтобы устраивать в старости оргии хотя бы раз в месяц.
В остальном же Доун пыталась не загадывать: она знала, что заглянуть в будущее можно только одним способом - листая календарь.

Роберта по наущению Доун организовала в интернете группу, приглашая мужчин участвовать в gang bang. Главным условием участия была женатость мужчин - это была надёжная гарантия того, что они ищут быстрого и безопасного секса без всяких обязательств, что у них мало времени, и они не будут долго задерживаться, кончив, что они не имеют венерических заболеваний, потому как болячки сразу выскочили бы на супруге. Женатость была также гарантией, что вести мужья будут себя тихо и покорно и не болтать о своих приключениях, опасаясь скандалов, которые могут нанести вред их браку и репутации примерных семьянинов. Участников группы набралось более двухсот и их прибавлялось всё больше. Роберта отсеивала подозрительных и тех, кто не хотел посылать свои фото и телефоны, чтобы всегда можно было бы вычислить каждого, если возникнет на то необходимость. Фотографии и общие данные отфильтрованных Роберта пересылала Доун, и та выбирала тех, кого она хотела на следующий раз.
Джорджа она выбрала за его сверх быстрый оргазм (а скорость его достижения тоже была одним из условий принятия в группу) и за его огромное тело бывшего футболиста - иногда ей хотелось больших мужчин. Можно смело сказать, что Джорджу крупно повезло пройти такой сложный конкурс.

* * *

Доун никак не могла избавиться от тревоги из-за её украденных туфель. Она представляла, как этот вор дарит их своей возлюбленной, стараясь её этим соблазнить, а потом начинает её обнимать и целовать, вызывая в ней желание раздвинуть ноги - и всё это называется отвратительным словом forplay. Доун ненавидела foreplay - эту вынужденную возню, которая требуется лишь из-за того, что женщину ограничивают одним мужчиной. Совокупление оттягивается и вместо того, чтобы быстро кончить в женщину и уступить её следующему, одинокий мужчина мурыжит её поцелуями и прижиманиями, выдавливая из женщины возбуждение, которое позволит ей добраться до оргазма. Тогда как этого возбуждения женщина достигла бы без всяких ухищрений, а многоактным совокуплением, будь мужчин несколько.
Но общество разрешает совокупление лишь в одном акте, заканчивающееся оргазмом одного мужчины. Признавая обделённость женщины в такой театральной, а не жизненной постановке, общество пытается компенсировать эту несправедливость другой несправедливостью, обучая мужчину перестать быть самим собой, то есть не позволять себе испытать скорый оргазм. Обучение мужчины состоит в создании из него искусника по задержанию собственного оргазма, для того, чтобы дать время желанию самки созреть.
Вся эта пытка возбуждением женщины одним мужчиной, именуемая forplay, чаще всего заканчивается лишь ещё большим разочарованием для женщины, поскольку она всё равно не достигает оргазма, а потому, затащенная на бОльшую высоту возбуждения, она разбивается о разочарование ещё болезненнее.

“Остановись мгновенье, ты прекрасно!” - тревожно размышляла Доун, всё более углубляясь в бездонную тему. - Это типично мужская фраза, потому что мужской оргазм длится мгновенье, вот они за него и цепляются. Женщине же не надобно останавливать мгновенье, у неё этих мгновений в избытке, одно за другим, так что женское восклицание было бы иным, обращённым к мужчине: “Ты прекрасен, но лишь мгновенье, так что освободи место следующему!”
Однако именно мужчины, ограниченные мгновеньем, стремятся к владению множеством женщин, но и с одной им не справиться, если иметь в виду наслаждение женщины, а не мужчины. И поэтому гарем для мужчины - это всего лишь престиж, а не нужда как они пытаются это представить. А для женщины мужской гарем - это жизненная необходимость. Доун представляла, что даже скромный по размерам гарем из трёхсот мужчин она могла бы легко удовлетворить в течение недели, тогда как для мужчины гарем из трёхсот женщин - это непосильная работа на год, если он будет прилагать усилия довести каждую до оргазма чаще, чем раз в году.

Тут Доун вспомнила свои студенческие годы, когда на первом курсе она попыталась перенаправить свою похоть в христианство, но глядя на изображение девы Марии она думала только об одном: испытывала ли та оргазм в момент непорочного зачатия. И если да, то как долго он длился. А если не испытала во время зачатия, то испытала ли потом, ебясь с Иосифом?
Христос же волновал её воображение только благодаря своим апостолам - Доун представляла, с какой бы радостью она отдалась всем двенадцати, давая Христу приступить к ней первому. А быть может, он предпочёл бы, наоборот, оказаться последним, чтобы покупать свой хуй в сперме своих сообщников.
Вскоре после неудачной попытки Доун якшаться с ортодоксальной религией, по университету поползли слухи об оргиях, которые она якобы устраивала. И особенно громкое недовольство этим выражали девушки, заявлявшие, что подверглись изнасилованиям во время свиданий, которые, как они полагали, не должны были быть связаны с сексом, а лишь с разговорами и лицевыми поцелуями.
На кампусе университета, в котором училась Доун, не проходило и недели, чтобы какая-нибудь студентка не заявила, что её изнасиловали на свидании.
Доун написала статью в студенческую газету, разумеется, под псевдонимом, и эту статью на удивление ей напечатали. Она писала, что истинная причина, по которой девушки обвиняют в изнасиловании своего ухажёра, состоит в том, что этот ухажёр не довёл девушку до оргазма. И тюремное заключение за сексуальный эгоизм - достойная мера наказания для мужчины. “Если не можешь сам удовлетворить женщину, то бери с собой товарища”, - писала Доун. Женщина, которую мужчина не довёл до оргазма, обозлевается на него и вербально формулирует свои чувства жалобой, что “её использовали”. И действительно, этот термин “использовать женщину” обозначает, что мужчина эгоистически обделил её наслаждением.
После публикации статьи на кампусе поднялась волна возмущения - предложение Доун приглашать на свидание товарища одни восприняли как глупую шутку, а другие как призыв к групповому изнасилованию. В обоих случаях такое было нетерпимо для здорового учебного процесса. Администрация университета стала пытать редактора, кто написал статью, но он не знал, и его уволили за “безответственность перед молодёжью”, но Доун так и не вычислили.
В то время, когда среди студентов шло пылкое обсуждение этой статьи, парень, с которым Доун оказалась в постели, быстро излился в неё и собрался было уходить. Доун холодным тоном приказала ему долизать её до оргазма, в противном случае она пригрозила, что обвинит его в date rape. Парень испугался и морщась, но исправно выполнил её приказ. Уходя, он выкрикнул: “Я знаю, это ты написала статью про date rape!”
Доун, молча, улыбнулась ему в злые глаза и закрыла за ним дверь.

C любимым мужем Доун не пользовалась шантажом. На второй год их брака Доун, привычно голодная, обращалась поздно вечером к мужу, сидящему у телевизора:
- Я иду спать, - говорила она, поднимаясь с дивана.
- Иди, я скоро приду, - заверял муж.
- А ты меня не проводишь?
- Зачем?
- Чтобы я с лестницы не упала.
Муж нехотя вставал, с трудом отлепляя глаза от экрана, и провожал жену в спальню. Он подводил Доун к кровати и собирался уходить.
- А ты с меня юбку не снимешь?
- Зачем?
- Да она узкая, мешает.
Муж послушно снимал.
- А свитер не поможешь снять? - не унималась Доун.
- А зачем? - уже подыгрывал муж.
- В нём лежать нельзя - сваляется.
Доун поднимала руки вверх, хотя её сдача уже давно произошла. Муж стягивал с неё свитер.
- А ты мне колготки не снимешь?
- А что они тебе мешают?
- Жмут в бёдрах очень.
Муж стаскивал.
- Ну, я пошёл...
- Куда? Останься, побудь со мной.
- Тебе бы только из меня всю энергию выжать, - уступал муж и начинал раздеваться.
Однако далеко не всегда Доун добивалась своего, а если добивалась, то часто жалела, что только завелась напрасно.

Когда в разговорах с женщинами затрагивалась тема секса и Доун невзначай, без применения к себе, чисто теоретически упоминала множественных одновременных любовников, у женщин на секунду перехватывало дыхание, а потом они взрывались деланным возмущением и называли это противоестественным. Тогда Доун высказывала общие возражения, состоящие в том, что в природе нет неестественного, а само существование какого-либо явления уже делает его естественным, по определению. Неестественным человек решил называть то, что представляется ему опасным для его благополучия. Посему аргумент неестественности лишён смысла, а единственный неопровержимый аргумент - это своё собственное желание, одним из способов подавления которого как раз и является обвинение его в неестественности.
После такой философской тирады одна женщина призналась, что была однажды на оргии, но пошла туда только для того, чтобы удовлетворить желание своего возлюбленного.
- Ну и как понравилось? - живо поинтересовалась Доун.
- Я это делала только для любимого, - смущённо повторила женщина.
Тогда Доун уточнила:
- То, что ты это делала якобы только для своего любимого давало тебе право предаваться ебле без угрызений совести и небось, ты говорила себе, что делаешь это не для своего наслаждения, а во имя любви.
Женщина зло сверкнула глазами, встала и ушла.

* * *

Когда Роберте стукнуло четверть века, она вконец отчаялась от неизбывности одиночества и ответила на призывы к переписке тюремных заключённых. С одним, осуждённым за изнасилование, она особо сблизилась с помощью почты и телефона. То, что Ник - так звали нестрашного преступника - был осуждён за изнасилование, только радовало Роберту, так как она никогда мужчинам не сопротивлялась, а потому насилие ей не грозило. А если у Ника имелись обострённые и агрессивные сексуальные желания, то она только того и хотела.
Насильник Ник был на десять лет старше Роберты, и сел он в результате date rape - девица, с которой он переспал по пьянке, протрезвела и задним числом передумала отдаваться, в силу чего пошла каяться в полицию. Так как любовник был значительно старше своей подружки, которой только что исполнилось 18, то его злорадно и единогласно признали виновным и дали пять лет.
Переписка между Робертой и Ником была страстной, как и всякая переписка разлучённых в похоти людей.
Роберта встречала долгожданного узника у ворот темницы. Рядом поджидал белый лимузин, который она наняла на полдня.
После двух дней проведённых с Робертой в постели освобождённый Ник женился на ней, делая это исключительно из чувства благодарности. Стоит ли говорить, что Роберта не была женщиной его мечты. Однако это не помешало им сварганить двойняшек, которые сделали их жизнь осмысленной нескончаемыми заботами. Тучная Роберта после родов так и не пришла в себя, дородовую, а осталась в значительно превышающем себя весе.
Ник давно не прикасался к Роберте и смотрел на жену, как на домашнее животное, которое утепляет твою жизнь, которое кормят, но которое не ебут.
Роберта не заботилась своим весом и продолжала год от года неуклонно толстеть. Для неё лучшим отношением к своему телу было - не смотреть на себя в зеркало и не вставать на весы.
У Роберты такой большой живот, что при ходьбе она им виляла как задом. Некоторые даже говорили: размахивала животом.
Роберта ещё до замужества пугала своими размерами и часто, чтобы мужчина пришёл на свидание, за день до встречи звонила ему и спрашивала, не будет ли он возражать, если с ней на свиданье придёт её красивая подруга. Ни один мужчина не возражал против красивой подруги и являлся на свидание как штык. Но Роберта приезжала одна, объясняя, что у подруги начались менструации и что она обязательно придёт с ней в следующий раз. Большинство мужчин, увидев Роберту без подруги, соглашались её ебать - уж раз пришли, так не уходить же попусту, но чаще всего просто вытаскивали член для оральных услуг.
Так было до замужества. После свадьбы Роберта не изменяла мужу из страха потерять его - единственного постоянного мужчину в своей жизни, отца своих обожаемых детей.
Роберта была осчастливлена тем, что муж её был отчаянным футбольным болельщиком, причём он изучал историю футбола, смотрел старинные матчи, читал биографии знаменитых футболистов. Роберта придумала покупать для мужа видео записи важных футбольных матчей. Лёжа в кровати, она включала очередное футбольное видео, глаза мужа сразу приклеивались к экрану, и он впадал в состояние транса. Роберта приводила ртом хуй мужа в рабочее состояние, взгромождалась на него спиной к мужу, чтобы можно было наклониться и не заслонять собой экран телевизора. Муж увлечённо смотрел футбол и не кончал по часу. Что Роберте было и нужно.
Её забавляла мысль, что когда женщина во время ебли смотрит телевизор, то мужчина оскорбляется из-за того, что она к нему безразлична. Роберта же была только счастлива, что муж увлечённо смотрит телевизор и не спихивает её со своего хуя, который, казалось, возбуждается не от Роберты, а от ожидания очередного гола.

Через четыре года брака Ник исчез. Потом объявился, присылая ежемесячно деньги для детей. Жил он с новой женщиной в соседнем штате, но наведывался раз в пару месяцев повидаться с детьми. Роберта не требовала развода, чтобы не рассердить Ника, исправно платящего солидные суммы, да и надеялась в глубине души, что он к ней когда-то вернётся. Наконец двойняшки поступили в один и тот же колледж, но на разные факультеты и уехали. И вскоре после этого произошла уличная встреча Роберты с Доун.
С этого времени бескорыстная и всеобъемлющая любовь Роберты к мужчинам воспылала в ней с небывалой силой.
Роберта любила в мужчинах всё. В периоды обострённой похоти (а перерывы между такими периодами не длились больше одного дня) ничто не вызывало в ней отвращения. Доун подбадривающе пояснила ей, что если человек побеждает отвращение, в нём побеждает индивидуальность. Если же с отвращением человек не может справиться, то побеждает общество.
- Тогда я самая ярая индивидуалистка, - гордо заявила Роберта.

Так Роберта организовала десять оргий за год. Женщины выработали правила, которым они следовали на каждой оргии. Так если какой-то мужчина не мог кончить за максимум минут пять, Доун отталкивала его, и Роберта ртом доводила его до близкого оргазма. Когда мужчина был уже на финишной прямой, Роберта отстранялась, и он перемещался в свободное отверстие Доун, чтобы в него излиться.

* * *

После оргии, на которой пропали туфли Доун, Роберта исчезла и не отвечала на звонки Доун, которая уже собралась заявить в полицию...

Полностью читайте в книге Правота желаний.

Михаил Армалинский