ВЫПУСК ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЯТЫЙ

19 декабря 2002
General Erotic No. 85

МОЯ КНИГА - ИСТОЧНИК ЗНАНИЙ!

М. И. Армалинский
"Чтоб знали!"
Избранное, 1966-1998
в пер. 860 cтр., 2002
Издательство: "Ладомир" Серия: "Русская потаенная литература"
ISBN: 5-86218-379-5 

В авторский том Михаила Армалинского вошли стихи и проза, написанные как еще в СССР, так и после эмиграции в 1976 году. Большинство произведений скандально известного писателя публикуется в России впервые. Основная тема в творчестве Арм8-499-729-96-70или обращайтесь по электронной почте: ladomir@mail.compnet.ru
"Чтоб знали!" продаётся в книжных магазинах Москвы, Петербурга и др. городов.
Цена книги в "Ломоносове" (книжный магазин издательства "Ладомир") всего 156 руб.
Адрес: ул. Трофимова, 18-а. (между станций метро "Кожуховская" и "Автозаводская"), Тел. (095) 279-38-86.
Покупайте по интернету в "Библиоглобусе", "Озоне" и в др.
В США можете заказать в Eastview Publications. Запросы шлите по адресу: books@eastview.com

* * *

(Обнаружил опечатку. На стр. 578, в 12 строке снизу: "прупруденция", а должно быть "прудпруденция" - от "пруд прудить". Исправьте, пожалуйста, у кого книга имеется.)

ЛЕБЛЯДИНАЯ ПЕСНЯ
Как "Лебедь" в гадкого утёнка превратился.

Уж лучше бы не отвечала, несчастная!
из изъятой статьи в "Лебеде" Валерия Сердюченко. "Парапушкинистика"

Есть такой журнал "Лебедь". А в нём пасётся постоянный автор - доктор наук, член всевозможных Научных Советов, вхожий на сайт prezident.ru - Валерий Сердюченко. В номере Ь 302 была опубликована его статья "Парапушкинистика", в которой, как пишет Давид Баевский,

"Сердюченко бесстыдно напомнил, что он стоит на интернетовском углу, намазанный яркой косметикой научных званий, в коротенькой юбочке эрудиции и предлагает исполнить любое литературное извращение всякому прохожему издателю за зелёный двадцатник."

После того, как об этом наблюдении Баевский сообщил редактору журнала "Лебедь", были приняты меры, и статья Сердюченко была снята с сайта, хотя в оглавлении она продолжала значиться, и вместо неё осталась фотография блядовитого автора с таким вот научным обращением ко мне:

г. Михаил Армалинский, он же Пельцман, ни с того ни с сего приславший автору сего электронное уведомление о том, что его книгу ТЧтоб знали!У и всякую парапушкинистику издал московский "Ладомир" , - слушай сюда:
ИДИ В (И НА) ПОЛОВЫЕ ОРГАНЫ, как женские, так и мужские, единственный предмет, в котором ты мнишь себя просвещенным. Но, - по моему, недостаточно. Поэтому - иди.

Всячески советую всем прочесть изъятую статью Сердюченко и подробности этой беспрецедентной истории в интернетовском издании "Парапушкинистики" по адресу: http://www.mipco.com/win/parat01.html

АЙБОЛИТ И ЕГО ИСТЯЗАТЕЛЬНИЦА

Светлела мрачная мечта...
Баратынский

Я делаю General Erotic в частности и для того, чтобы воспевать сексуальную свободу. Но оказывается, что сексуальное рабство - это часть той же сексуальной свободы. Рабство мне неинтересно, но приходится отражать и его для полноты сексуального ландшафта. Тем более когда литературный талант автора делает даже чуждое удобочитаемым. И ландшафт предстаёт чуть ли не зовущим.
При всей для меня практической бесполезности добровольного сексуального рабства, теоретическое, а значит и литературное исследование его представляет весьма интересную задачу. В голове начинает шевелиться вопросня: Можно ли быть свободным рабом? Можно ли найти наслаждение в самом процессе становления рабом? Можно ли получить наслаждение от того, что тебе в нём отказывают или более того, получать наслаждение от боли?
В юности я пытался легко прикоснуться к этой проблеме:

...Теперь я - раб своих рабов,
а это значит - я свободен.
"Вразумлённые страсти"

а также:

...Всю жизнь - рабы или своих,
или чужих желаний.
Свобода, ты среди живых
когда-нибудь жила ли?
"По направлению к себе"

На все вышепоставленные вопросы можно отмахнуться одним словом: мазохизм. Но это слово стало скучным ярлыком и взывает к детальным определениям, описаниям, примерам. Безусловно, что мазохизм не существует сам по себе, а есть у него ближайший родственник, а также соучастник и напарник, без которого он просто не может полноценно существовать - это опять-таки ярлык с именем "садизм". Причинять кому-то боль и получать от этого сексуальное наслаждение для меня в той же мере чуждо как и от зеркального изображения садизма - мазохизма. Однако все "ужасти" и "бо-бо" от насильного причинения боли превращаются в "идеальный брак", если объединяются мазохист и садистка или садист и мазохистка. Они дополняют друг друга, прислуживают друг другу, даже когда повелевают. В такой ситуации рабство, быть может, становится желанным, а значит превращается в свободу.

Ниже - художественное изображение ответов на вышепоставленные вопросы. Будь оно не художественным, а документальным, то не обошлось бы без увечий или даже смертоубийства. Увы, всё красивенько-ладненькое на бумаге, как железное правило, оборачивается в жизни либо ужасным, либо просто разочаровывающим. Это и нужно зарубливать на носу топором, чтобы не вырубить было им же.
Эй там, поосторожнее с болью! И пощедрее с наслаждением! Одно может лишь напомнить другое, но не заменить.
Не смущайтесь латинскими буквами фамилии автора - это не перевод, а российский подлинник, что просвечивает во всём.

Всякому журналу для жизни, как и вампиру, для живости требуется свежая кровь. Вот вам, пейте - парная.

Михаил Армалинский

Va Deik
"Если хочешь быть здоров, постарайся..."

Он увидел Ее, возвращаясь с работы. Разглядеть фигуру и ноги, скрытые длиннополой дубленкой, не представлялось возможным, и все же Он обернулся и проводил Ее долгим восхищенным взглядом. В растерянности Он глянул на часы, достал сигарету и долго разминал ее, прежде чем закурить и продолжить свой путь. С того дня в течение месяца он старался возвращаться домой именно в это время. Везло ему далеко не каждый день, и все же иногда это случалось: она грациозно плыла навстречу, в задумчивости чему-то улыбаясь. Он замедлял шаги, доставал зажигалку и, когда до Нее оставалось несколько шагов, останавливался и прикуривал сигарету. Затянувшись едким дымом, Он долго смотрел Ей вслед, терзаясь мыслью, что может Ее больше не увидеть, и придумывая очередной вариант текста, с которым твердо намеревался обратиться к Ней при следующей же счастливой встрече. Но всякий раз, когда встреча случалась, язык деревенел, придуманные прежде слова позабывались, и Он, угнетаемый чувством досады на свою природную робость, вновь стоял истуканом, пассивно ожидая, пока Она исчезнет, свернув за угол дома.
И все же, несмотря ни на что, пришел тот незабываемый вечер, когда Он, поравнявшись с ней и заставив глаза подняться почти до уровня Ее пухлых губ, пробормотал: "Простите, пожалуйста... здравствуйте!..".
Беспримерной Его отваге, немало способствовал тот факт, что в конце рабочего дня в компании сотрудников Он досрочно, – а происходило это в последний рабочий день года, 29 декабря, – встретил Новый 2002 год.
Она остановилась, "проутюжила" взглядом с головы до ног и, слегка приподняв левый угол выразительных губ, произнесла с уничтожающей иронией:
– И что же дальше?
– ...Здравствуйте... вот...
– Это уже было. Дальше-то что, я спрашиваю?
– Я хотел... можно Вас проводить?
– Это куда же?
– Не знаю... наверное, домой...
– К себе?
– Нет... к Вам, госпожа... не имею чести знать Ваше имя. – Это выспреннее обращение Он заготовил давно и, считая его вполне подходящим для завязывания знакомства, всякий раз включал в мысленный диалог с женщиной в дубленке, упругой молодой походкой скользящей мимо его одиночества.
Она еще раз, теперь уже с некоторым любопытством оглядела его щуплую фигуру и, словно отметая какие-то сомнения, решилась:
– Пошли! Только я далеко живу, за мостом, в частном секторе.
– Это ничего, мне все равно! – обрадовался Он такому нежданно счастливому обороту дела.
Весь длинный путь Он пребывал в счастливо полуобморочном состоянии. Ноги, лишенные контроля со стороны слабо соображающей головы, то и дело спотыкались, дыхание сбивалось, и к концу пути он задыхался, будто все это время уходил от неотвязной погони. Он был благодарен Ей и за то уже, что, углубленная в какие-то свои мысли, Она будто вовсе не замечала его присутствия и не настаивала на продолжении беседы.
– Заходи! – произнесла Она, открыв дверь.
Первое, что он увидел, шагнув в прихожую, был огромный дог. Он стоял, преграждая дорогу, и чуть слышно рычал хриплым басом. Верхняя его губа подергивалась, демонстрируя отсутствие стоматологических проблем.
Положение показалось гостю двусмысленным, и он вопросительно глянул на хозяйку возможного потомка собаки Баскервилей. Она усмехнулась, перехватив его взгляд:
– Это – Артур. Он очень серьезный, а потому ссориться с ним не
следует... со мной – тоже. Хорошо, Артур! – обернулась она к собаке. –
Место!
Собака, освобождая дорогу, нехотя отошла в сторону и, обойдя людей,
улеглась у самой двери.
– А теперь говори, зачем увязался за мной?
Он глубоко вздохнул, кашлянул, пытаясь из витающих в голове путаных мыслей выбрать хоть одну стОящую, но, как назло, все они были рваными и стремительно уносились, словно гонимые ветром обрывки обезвоженных туч. Не ухватив ни одной, Он промямлил чуть слышно:
– Так...
– Ну вот, все доходчиво разобъяснил, да так витиевато... Цицерон! У тебя язык замерз, что ли?
– Нет... совсем наоборот...– выжал Он из себя еще фразу и снова замолчал.
– Так, ладно, потом разберемся, что означает "наоборот". Ты пока раздевайся, в себя приходи, осваивайся... чайник поставь, а мы с Артуром прогуляться должны.
Он разделся и пошел искать чайник, который следовало "поставить".
Совершая беглую экскурсию по жилищу, в котором так неожиданно очутился, Он и не заметил, как постепенно улеглось волнение, утихла дрожь в коленях. Мелкие обрывки хаотично бродящих мыслей слипались, и эти только что рожденные полновесные мысли разгонялись и вскоре уже скакали вперегонки, и обгоняли одна другую, выпячиваясь и предлагая каждая себя для оценки ее разумности:
"Раз она согласилась, чтобы я проводил ее, значит, я ей понравился...".
"Может, просто от скуки? Что ей терять. Бояться меня просто глупо: за версту видно, что не грабитель, не убийца. К тому же она так прекрасна, а я так усердствовал в демонстрации своей глупости, что ей трудно было устоять от искушения посмеяться надо мной..."
"Нет, определенно я ей внушаю доверие, иначе не оставила бы одного в доме и не доверила свой чайник..."
"А почему с собой не позвала пса выгуливать?.. Ей со мной неинтересно..."
"Зачем об этом думать? Ясно, что мне, наконец, повезло. Я в доме прекрасной незнакомки, в которую влюблен уже целый месяц..."
"Нет, она не воспринимает меня всерьез. Неужели во мне и вправду нет ничего привлекательного?.."
Он подошел к огромному зеркалу в прихожей и с сомнением воззрился на отразившуюся в нем хлипкую фигуру, отмечая в уме ее разительное отличие от той, которую с неподражаемым достоинством носит главный герой фильмов о терминаторе.
– Но пятьдесят-то раз я отжимался! – с обидой в голосе обратился Он к своему отражению и, не мешкая, опустился в положение "упор лежа". – И сейчас смогу!
– О! Похвально! Ни часа без гимнастики, – услышал Он, когда, досчитав до восемнадцати, опускался в девятнадцатый раз. – Супермен! А с нагрузкой сможешь? – в тот же миг Он ощутил спиной давление Ее сапога.
"Господи, ну почему я всегда попадаю в такие идиотские ситуации?!" – эта отчаянная мысль всего лишь констатировала некоторые его способности, но никак не подсказывала путь к достойному выходу из затруднительного положения, в котором он теперь пребывал. И потому как спасительные мысли умчались куда-то, оставив его на произвол судьбы, он был вынужден отдаться этому произволу. Руки его подкосились, и он растянулся на полу.
– Ты сегодня не в лучшей форме, но какие твои годы!.. Кстати, сколько тебе лет, Геракл? – Она сняла сапог с его спины и поставила рядом с его головой.
– Сорок... один...
– Ну, тогда сними с меня одежды... верхние!
Дрожащими от недавнего напряжения руками он кое-как стащил с нее сапоги, а затем, поднявшись, снял и дубленку. Она оказалась в темно-бардовой замшевой юбке и таком же жилете поверх белоснежной блузки с кружевными манжетами и воротником. Тонкий аромат неизвестных духов заставил Его глубоко вздохнуть и от удовольствия зажмуриться.
– А поцеловать?!
Он открыл и поднял на Нее глаза, слегка подавшись в Ее сторону, но Она жеманно отстранилась и назидательно произнесла:
– Ты не так понял. Ногу поцеловать, да-да, мою правую ногу. Мы с Артуром ждем.
Напоминание о собаке только на первый взгляд казалось неуместным. Он это понял. Судя по всему, Он должен был еще и радоваться тому, что удостоился чести целовать Ее ногу, а не Артура. Он опустился на колени и ткнулся губами в Ее узкую аккуратную стопу, обтянутую тончайшим черным "газом". Она слегка поморщилась:
– В тебе мало чувства, ты меня разочаровал, а ведь мне показалось, что ты в меня по-настоящему влюблен. Ну да не важно, дрессировать даже интересней. А теперь я буду ужинать.
Спустя пять минут Артур резво глотал Pedigree. Она лениво жевала бутерброды с колбасой, запивая чаем и переводя неспешный взгляд с собаки на человека и обратно. Человек стоял в дверях кухни и мысленно ругал себя последними, непереводимыми на великосветский язык словами за то, что, поддавшись мимолетному соблазну приятно провести время с красивой женщиной, вляпался в невесть какую прескверную историю.
Похоже, в планы "красивой женщины" вовсе не входило угощать своего провожатого ужином. И вообще, всё, включая сказанные друг другу слова, было не тем, происходило не так, как должно было, по мнению этого провожатого, происходить.
– А теперь займемся сексом, ведь именно ради этого ты меня остановил, не правда ли? - сказала она, покончив с бутербродами. – Иди за мной!
Сглотнув тягучую слюну, совершенно напрасно выделенную глупыми железами, Он побрел за Ней, одолеваемый большими сомнениями относительно своих желаний заниматься с Ней сексом.
Пока он оглядывал обстановку огромной комнаты, Она достала из бара бутылку с вином, пакет с соком и фужер с соломинкой, смешала напитки, залпом выпила, включила стоящую на журнальном столике магнитолу и, развалясь в глубоком кресле, с видимым удовольствием закурила сигарету.
"Ах, какая женщина, какая женщина! Мне б такую!.." – с чувственным надрывом восторгались какой-то дивной суперженщиной динамики магнитолы. Они настойчиво приглашали переминающегося с ноги на ногу инертного истукана обратить внимание на сидящую напротив женщину, но что-то мешало Ему искренне разделить их восторги.
– Подойди ко мне! – вывел Его из задумчивости мелодичный, но властный голос. Он медленно подошел и остановился в двух шагах от кресла.
– Признайся, ты же мечтал обо мне, фантазировал, правда? – Она затушила сигарету и продолжала мягко обволакивающим и завораживающим голосом заговорщицы:
– Я знаю, о чем ты мечтал. У тебя очень давно не было женщины, и потому в своих фантазиях ты был безумно страстен. В грезах ты целовал мои колготки и трусики, ты вдыхал их аромат, ты лизал мне ноги и все, что только возможно лизать, ведь так? Что же ты теперь стоишь столбом? Разденься... полностью. Одежда мешает... я жду! Он, будто загипнотизированный проникающим в самые глухие уголки души низкого тембра голосом, стащил с себя одежду и через минуту стоял перед Ней, обнаженный и беззащитный, прикрываясь обеими руками в точности, как защищают свои драгоценности футболисты, выстроившие перед воротами "стенку".
– Хорошо! – похвалила Она ласково. – Кажется, ты послушный мальчик, только не очень сообразительный. Это поправимо. Артур, плетку! – крикнула Она резко. – Обрати внимание на то, как Артур будет нести мне плетку.
Он обернулся и увидел потрясающую картину, ввергшую Его в глубокое уныние: огромный дог, держа в зубах плетку, полз на брюхе, жалобно скуля и часто моргая.
– Артур, сапоги!
Уронив прежнюю ношу у ног хозяйки, собака кинулась в прихожую и появилась снова, ползя на брюхе с сапогом в зубах. Положив сапог рядом с плеткой, она помчалась за вторым.
– Обуй меня, да плеть подай! – коротко и жестко приказала женщина гостю.
Когда Он дрожащими руками с большим трудом натянул ей сапоги и подал принесенную собакой плетку, Она поднялась с кресла и изо всех сил принялась стегать несчастное животное. Собака визжала, конвульсивно дергалась при каждом прикосновении к ней витого хвоста плетки, но не двинулась с места, не убежала. Что-то безысходное виделось Ему в такой безграничной покорности животного своей хозяйке. Его затрясло от ужаса, ноги сами собой обмякли, и он безвольно опустился прямо на пол, продолжая безотрывно наблюдать за действиями женщины.
Наконец, Она устало опустила плеть, развалилась в кресле и вновь закурила. Собака приподнялась, отряхнулась и, подползя к хозяйке, стала лизать ее сапоги. Хозяйка, наблюдая за действиями пса почти с материнским умилением, вертела сапоги во все стороны, ласково улыбалась и томно повторяла: "Вот здесь... и тут, теперь подошву... м-гм, каблуки...".
– Видишь, как хорошо воспитан мой пес? – обернулась Она к сидящему на пятках ошарашенному человеку. – Он благодарит меня за оказанное ему благодеяние. Казалось бы, должен кусать, ан нет, не осмелится, чувствует, что тогда ему не жить. Но на всякий случай сапоги надеваю: из предосторожности. Мало ли что может ему взбрести в голову? Все-таки хищник.
– В-вы... Вы н-не любите его!.. За что Вы его так!?.. К-какое благодеяние?.. – заикаясь от волнения, возмутился обалдевший человек.
– О! – притворно изумилась Она. – К тебе вернулся дар речи? И, кажется, даже способность к некоторому анализу? Но, похоже, на синтез ты еще не способен. Я помогу тебе. Я так и думала, что ты глуп и мало смыслишь в любви. И уж, конечно, никогда не слышал французскую пословицу: "Qui aime bien, chatie bien", что в переводе означает: "Кто крепко любит, тот строго карает". Уж про любовь-то я знаю побольше тебя... впрочем, перед кем это я тут "бисер мечу"?..
– Но разве нельзя любить нормально!? – воскликнул Он, все более изумляясь поразительной и непонятной ему логике.
– Это как же: "нормально"? – иронично усмехнулась Она, подходя к Нему вплотную, так что он снова ощутил дивный запах Ее духов, но уже в смеси с каким-то другим запахом, исходящим от Ее разгоряченного тела. От этого кисло-сладко-терпкого запаха перехватило дыхание и волной, от носа к ногам, прокатился судорожный спазм, сменяясь внезапным томлением и слабостью.
– На равных... любить... – чуть слышно промямлил Он, почти утратив веру в справедливость своих претензий на равенство.
– А кто тебе сказал, что "на равных" – это "нормально"? – она повысила голос и повела концом рукоятки плети по его волосам, переносице, носу, подбородку, а затем приподняла его подбородок. – Природа Жизни не терпит равенства! Разве мышка ровня кошке? Разве моя собака может быть мне равной? А ты? Что ты можешь противопоставить моей красоте, уму, силе духа? Мы станем равными, когда окажемся на одном кладбище. Это в Смерти все равны, а Жизнь предполагает неравенство, и в Жизни я – Госпожа, а ты – раб. Именно поэтому ты стираешь свои колени о мой линолеум, покорно ожидая, когда я соблаговолю распорядиться твоей жалкой судьбой. В моих руках символ власти – плеть, а в твоих... – она презрительным кивком головы указала на то, что он старательно прикрывал руками, – вот это недоразумение, каким одарил тебя милостивый Бог. И чтобы власть моя не вызывала у тебя сомнений, как не вызывает она сомнений у Артура, я буду и тебя наказывать, когда захочу и сколько захочу. Мои наказания впредь будут естественной и неотъемлемой частью твоей жизни. А насчет любви... я люблю так, как желаю. И наказываю я по любви, то есть, люблю наказывать, и ни за какие-то там провинности, а просто так, потому что мне это нравится. Категории: невиновность, виновность, несправедливость, справедливость – не имеют для меня и моих животных значения. Мне не просто нравится повелевать рабами, причинять им боль, унижения. Я хочу, жажду, я не могу без этого! Я получаю от этого сексуальное наслаждение. Особенно меня заводят их стенания, мольбы о пощаде, так что ты не стесняйся в выражении своих чувств, когда я буду "порабощать" тебя. Я просто "тащусь" от этого, и тебя заставлю ощущать радость своего бытия от моего бития, понял? Я вижу, ты и сам уже обо всем догадался. И Артур, и ты – всего лишь мои рабы, мои животные. Сейчас я буду приручать тебя, и, ради Бога, не строй из себя героя! Ни я, ни Артур не оценим твоего геройства. Терпеть не могу героев. Здесь не один побывал, но как "на всякого мудреца довольно простоты", так и для всякого гордеца довольно способов обуздания гордыни. Только не всякий это по глупости своей понимает, хотя я всех честно обо всем предупреждаю. А когда геройские мозги проясняются, все остальное уже ни на что не годится, разве что на корм Артуру.
После последних Ее слов голова Его, чуть ли не на половину втянутая в плечи, и вовсе в них утонула. Присутствие духа – вот чего более всего Ему недоставало в этот момент, но, увы, необходимое его количество не могло поместиться в тщедушном, скрюченно-скукоженном теле.
– Да, насчет причины... – невозмутимо продолжала Она. – Уж если тебе и впрямь нужна причина, то сам и придумывай ее. Ты же лучше знаешь, в чем провинился. Вот и будешь каждый вечер исповедоваться мне. Распростершись ниц у моих ног, будешь чистосердечно раскаиваться, а я буду определять меру наказания. Сегодня я помогу тебе с причиной. Ты глуп и потому задаешь глупые вопросы, а между тем тебе следует открывать рот только с моего позволения и только для того, чтобы громко, внятно и почтительно отвечать на мои обращения к тебе. И отвечать ты должен не иначе как: "Да, Госпожа! Нет, Госпожа! Слушаюсь, Ваше Величество!". Да руки убери за спину. Все твои члены должны быть открыты для ласк моей плетки, которую ты сейчас мне принесешь в точности так же, как это сделал только что Артур. Артур, лежать!
Она забросила "символ власти" в дальний угол и скомандовала: "Плетку!".
Он покосился на вышколенную собаку и, проклиная свою незадачливую участь, тяжело встал и побрел за плеткой. Подобрав ее и зажав зубами, он с тяжелым вздохом опустился на четвереньки и пополз к ожидающей его женщине. Он совсем не так представлял себе интимные с ней отношения. Конечно же, он рад был служить этой красавице, поклоняться ей. Но все должно было быть романтично, красиво, изысканно, игриво. Она должна была грациозно раздеться, или позволить ему раздеть себя, и Он, очарованный дивной красотой Ее тела, сам расстелился бы под Ее божественными ножками...
– Неплохо, совсем неплохо! – прервала Она радужные Его мечты о нежной и "пушистой" женщине-киске, позволяющей боготворить свою красоту тонкому ее ценителю. Она взяла принесенную плетку и легонько стукнула рукояткой по его щеке. – А теперь достань и принеси мне мои туфли. За состоянием сапог следит Артур, а тебе я попробую доверить более изящную обувь. Но если мне покажется, что твои чувства менее пылки, чем чувства Артура, а поклонение моим туфелькам не достаточно изыскано, в следующий раз будешь вылизывать сапоги после Артура. Туфли в правом нижнем ящике. – Она плетью указала направление. – Но сначала ты принесешь ошейник. Он рядом, в левом. Хотела в Новый год сделать подарок Артуру, но, полагаю, тебе такой подарок тоже будет приятен, не так ли? Ползи за ним, щенок!
Он готов был разразиться рыданием. Он с радостью разбил бы себе голову об ящик, из которого сейчас доставал широкий толстый ошейник с замысловатым замком и длинной стальной цепочкой, если бы только возможно было таким образом прекратить кошмарный сон, в котором пребывал он с минуты, как переступил порог злосчастного дома. Его отчаянию не было границ, а ощущение безысходности подавляло остатки мужества. Он безвольно уронил не разбитую об ящик бедовую голову и, часто моргая, понес в зубах ошейник, за которым, зловеще позвякивая, потянулась длинная цепь.
Она бесцеремонно потрепала его щеку и защелкнула на Его шее замысловатый замок ошейника:
– Ну вот, теперь ты совсем как Артур, настоящий щенок. Тебе нравится ошейник? Отвечай Госпоже, когда она тебя спрашивает!
– Да, Госпожа, спасибо, Госпожа! – затравлено просипел Он изменившим ему голосом.
– А то!.. как же иначе? Я знала, что тебе понравится. Считай это новогодним подарком. А теперь ползи за туфлями, только на брюхе ползи! – Она широко, совсем по-доброму улыбнулась.
Приободренный Ее приветливой лучезарной улыбкой, он несколько успокоился и по-пластунски пополз за туфлями. Ему не хотелось верить, что эта прекрасная длинноволосая блондинка с ослепительной матово-белой шеей может применить к нему столь же суровые меры наказания, как к собаке, но если посмотреть с другой стороны: собака – Ее, а он – не Ее, поэтому собаку Ей должно быть жальче.
"И все же не может же она так вот безжалостно!.." – лелеял он чахлую надежду. Всё в нем протестовало против насилия. – "Она не решится на такое... не посмеет... неужели она не понимает, что так нельзя? Мне же больно!.. Ну, просто – бред какой-то!.."
Он нес в зубах ее туфельки и чувствовал некоторые перемены в своем настроении. Он осознал вдруг, что ему приятно вдыхать аромат этих туфелек, и это привело его чувства в сильное смятение. Она его не торопила. Она сидела, вытянув ноги, постукивала рукоятью плетки по голенищу правого сапога и, сквозь полуоткрытые в сладострастной улыбке веки, наблюдала за нелепыми передвижениями человека, ставшего по капризной Ее воле рабски покорным псом. Левая Ее рука, скользнув под расстегнутую сверху блузку, округлыми ласковыми движениями поглаживала выразительное полушарие правой груди. Он подполз к Ней, бережно дотронулся до сапога и, ощущая сильное волнение, вскинул на Неё глаза. Она милостиво кивнула. Не без удовольствия сменил Он сапоги чудными босоножками на высоком каблуке и зачарованно воззрился на дивные пальчики. Они, только что стиснутые сапогами, а теперь, освобожденные и выглядывающие из глубоких вырезов босоножек, словно из распахнутых окошек, кокетливо зашевелились, сгибаясь вверх и вниз, расправляясь и вновь слипаясь вместе.
Внезапно им овладело такое волнение, такой прилив восторга и желания, вызванного созерцанием завораживающего движения совершенной красоты, что, будучи не в силах долее сдерживать свою страсть, Он издал протяжный стон и приник горящими губами к волшебным пальчикам, останавливая их переменчивость. Он не слышал ни ревниво-злобного рычания пса, ни Её негодующего восклицания. Он не видел, как Она выпрямилась во весь рост и занесла над ним плеть. Он не ощутил и первого жгучего прикосновения к его спине плетеных кожаных ремней. Он вдыхал дурманящую смесь ароматов духов и женских ног и готов был умереть ради этого мгновения. Управляемая умелой рукой, свистела плеть, рассекая воздух и кожу на Его спине, а Он, в безумном экстазе обхватив Её ноги, целовал их, все более возбуждаясь. И прежде чем Ей удалось вырваться и с силой пнуть Его губы, Он конвульсивно задергался, щедрой струей расплескивая сперму по линолеуму. От удара по губам, голова Его откинулась, и Он повалился набок, подставляя под жестокие ласки бешеной плети все новые участки обнаженного, беззащитного тела. Она ловко наступила на цепь, приковав его голову к полу, другой ногой придавила шею, не переставая орудовать неутомимой плеткой. Он захрипел и вскоре отключился. Возможно, пространственно-временной континуум еще и продолжал для кого-то существовать, но уж никак не для Него.

* * *

– Вставай, простудишься! – услышал Он далекий гулкий голос и приоткрыл глаза.
Присев на корточки, Она водила ваткой вблизи его носа. Голова была тяжелой, и поднимать её не хотелось. От неприятного запаха, исходящего от пропитанной нашатырным спиртом ватки, Он ощутил сухое покалывание в носоглотке и, отвернувшись, снова закрыл глаза.
– Экой ты, право, нежный! Я только чуть-чуть на тебя наступила, и ты отключился. Артур гораздо выносливей.
– Горло ведь... – промолвил Он осипшим и обиженным голосом, чуть повернув к Ней голову.
– Подумаешь: горло! Не глаз же... вдыхай, вдыхай, не отворачивайся, может, очухаешься, а то ведь досадно: вечер только-только начался.
– Разве?.. – уныло пошутил Он, не открывая глаз.
– Да ты – наглец! Ты что же, будешь утверждать, что удовлетворил меня!? А ведь я настроилась на приятный вечер. Вот, – думаю, – наконец-то любовник интеллигентный попался, не иначе – младший научный сотрудник какого-нибудь НИИ, а потому развлечет меня по-ученому; уж сегодня, – думаю, – оттянусь по полной программе! Только заводиться стала, а ты пол запачкал, да в обморок бухнулся. А настоящий раб прежде всего свою Госпожу удовлетворить должен, и только потом сам, если, конечно, она ему позволит.
– Мне бы попить?.. – робко попросил Он, приподнимаясь с пола и усаживаясь на пятки.
– О! Чего изволите: мед, пиво, квас? – ерничала Она. – "Новое поколение выбирает Пепси", но ты же не новое поколение, правда?
Уверена, тебе нужно что-нибудь покрепче: виски с содовой, джин с тоником, водки с рассолом. А лед поколоть? Лично я удовлетворяюсь просто Мартини с ананасовым соком. Вот, смотри! – наполняя бокал, Она намеренно подняла бутылку выше необходимого, отчего вино, смешиваясь с соком, булькало особенно громко и аппетитно.
– Ну ладно, пошутили, а теперь – к делу! – воскликнула Она, выпив с нарочитым причмокиванием золотой коктейль, и приветливо улыбнулась:
– Похоже, естественные чувства и желания вернулись к тебе – это отрадно. Для начала следует ликвидировать следы твоей вопиющей несдержанности. Сам понимаешь – так нельзя оставлять. Просто удивительно, где ты воспитывался: и себя и пол забрызгал! Кстати, ты вроде как пить хотел? Может, заставить тебя вылизать это? – будто спрашивая его совета, произнесла Она и указала на заляпанный пол.
У Него не было оснований сомневаться в Ее способности к принуждению.
Он тоскливо повернул невинно пострадавшую шею в указанном направлении, и лицо его перекосила гримаса отвращения.
– Я пошутила. Конечно, этим не напьешься. Возможно, я напою тебя... чуть позже... тебе придется потерпеть.
Она потянула за конец цепочки, увлекая Его шею за собой. За шеей в ванную комнату на четвереньках незамедлительно проследовало и все остальное, что еще часа четыре назад в костюме и галстуке сидело в респектабельном офисе перед монитором компьютера, пополняя его память архиважной информацией.
Следующие пятнадцать минут Его жизни, насыщенной вовек неизгладимыми новыми впечатлениями, ушли на омовение своего безжалостно исхлестанного саднящего тела и отмывание щедро орошенного линолеума.
– Вот так и тают иллюзии, рушатся чаяния и надежды: уж как хотелось мне приятно провести этот вечер, но ты все испортил. Ты совсем не старался оправдать своё пребывание в моем доме. Ты нарушил правила чудесной игры! Вопреки своей интеллектуальной внешности, ты туго соображаешь, и этим огорчаешь меня безмерно! Ну, почему ты не внял моим словам?! – казалось, готовая вот-вот расплакаться, с искренним огорчением молвила Она.
Теперь Она медленно всасывала коктейль через соломинку, вальяжно развалясь в кресле, и так же медленно один вслед другому тянулись Её слова, изукрашенные мягкими, печальными, проникновенно ласковыми интонациями. Он, притянутый за цепь, стоял на четвереньках, опустив до пола голову, служащую опорой Её ноге. Другая Её нога, вытянувшись, покоилась на исполосованной спине, одновременно даря тепло и причиняя боль. Тепло было приятным, а боль вполне терпимой, и все же не позволяла запамятовать искусно преподанный урок жестокости и диктовала линию поведения согбенному участнику "игры".
– Если бы ты знал, как мне не хочется перекладывать бремя твоего воспитания на Артура, но, по всей видимости ничего другого не остается, твоя выходка не оставляет нам никакого выбора. Моя плеточка рассчитана на интеллигентных людей с тонкой духовной организацией, нежной кожей и слабыми нервами, а в случае с тобой оказалась жалкой и бессильной. Она не смогла достучаться до твоей грубой, бесчувственной души. Ты же абсолютно непредсказуем и совсем меня не слушаешься! От тебя требовалась самая малость: не своевольничать, а беспрекословно повиноваться мне и четко исполнять мои команды, которые понятны даже Артуру. Но вместо этого, ты кинулся на меня, как дикий необузданный зверь. Если бы я слегка не придушила тебя, ты бы до крови искусал мои ноги! – мелодичные звуки ее голоса с завораживающими интонациями мифической сирены лились елеем в Его уши, омывали сердце и растекались где-то в нижней части живота, вызывая томленье и приятно ноющую боль. Околдованный дивным контральто, Он совершенно утратил способность вникать в смысл этих узорчатых выражений, да и совсем неважным казался сейчас этот смысл. Он слышал только звуки голоса: ласковые и нежные, вселяющие надежду на скорое пробуждение от нелепого сна. Откуда-то с небес спускались чередой эти волшебные звуки, словно пушистые и невесомые парашютики семян одуванчика, и какая разница, что они означали? "Иллюзии"... "надежды"... "чаяния"... "внял"... "бремя"... "душа"... "зверь"... "искусал". Ему тяжело было напрягаться и собирать из этих слов единую смысловую конструкцию.
"Какого дикого зверя должен воспитывать Артур? Почему ей жалко плеточку?" – тяжело и нехотя ворочались ленивые мысли в тесном пространстве, ограниченном попираемым женской туфелькой затылком, и вдавленным в пол лбом.
Голова Его слегка кружилась от голода, жажды, перенесенных пыток и неудобного её положения.
– Поверь мне, я вынуждена так поступить! – все так же печально и ласково говорила Она. – Конечно, мне не все равно, как наказывать. Плетка – это продолжение моей руки. Когда кожа моей плети утопает в чьём-то распростертом у моих ног мягком, податливом теле... вот, как твоё, например, и оно извивается, корчится от нестерпимой боли, а стоны, рыдания и мольбы начинают заглушать божественную музыку Моцарта, – всегда включаю музыку, – это просто улёт! – продолжала Она, все более воодушевляясь. – По плети, словно ток по проводам, перетекает ко мне вся сила и воля истерзанной плоти. Я вижу на теле следы, оставленные концами плетки, вижу, как дергается в конвульсиях, тщетно стараясь уклониться от плети, но постепенно изнемогает и обмякает тело. Я слышу исторгнутые плетью вопли и стенания, постепенно утихающие и переходящие в тихий, почти беззвучный детский плач, – это смиряется прежде непокорный дух. И это я его смиряю, своими нежными женскими руками. Всеми фибрами души я ощущаю свою власть над этим жалким телом и убогой душой, ведь я вольна по одному лишь сиюминутному капризу обрекать тело и душу на такие страдания, что неописуемым блаженством кажется минута передышки, подаренная мной!
Каким неистово эмоциональным и наивно трогательным бывает проявление благодарности ничтожества, шкурой осознавшего безграничность моей над ним власти, за эту милостиво пожалованную минутку! Оно же не знает, что я специально даю ему время и возможность для самовыражения? Как искренно оно, это ничтожество, благодарит меня за вымоленную передышку, уж как старается! Какие изысканные слова изливает его душа, напрягши последние силы! Я не мешаю этим излияниям, они приятны мне, и я это разрешаю. Пусть старается меня растрогать. Пока речи мне нравятся, моя плетка отдыхает. Иногда я кажусь такой участливой и жалостливой, что оно даже забывает, кого целый час умоляло о пощаде – умора! Обманутый моим участием, несчастный полагает, что муки его позади, но в том-то все и дело, что его муки – источник моего сексуального наслаждения, а секса "нам всегда по-хорошему мало", ведь это – наркотик. Снова и снова мне хочется испытать невыразимо сладостное ощущение беспредельной власти над живой тварью. Это пьянит сильней вина. И после короткого отдыха, чтобы вновь испытать опьянение, я снова беру в руку плеть, беру красиво, грациозно, играя с ней, как гимнастка с лентой. Пусть получит эстетическое наслаждение тот, кому выпало счастье быть моим партнером по сексуальным утехам. Я медленно поднимаю послушную мне плеточку, словно еще не решила, как поступлю в следующую секунду. Какая гамма чувств, от страстной надежды до глубокого отчаяния, в этот короткий миг отражается на лице счастливца, посланного мне милостивым Богом! А что я чувствую в этот момент! Это не передать никаким языком! Апогей, полный экстаз наступает, когда чувствую, что эта тварь на пределе, что она изнемогает, впадает в отчаяние от неспособности даже самыми раболепными словами умолить меня. Она продолжает униженно пресмыкаться, ей все еще не верится, что все мыслимые и немыслимые её потуги могут остаться втуне. С иными случается настоящая истерика, сил-то не хватает, чтобы снова удовлетворить меня! Они катаются по полу, грызут линолеум... – это так забавно! О, ощущать себя подобной Богу, это совсем не то, что ощущать себя пуговицей, в дырки которой беспорядочно тычется игла, управляемая бездарной рукой! Но что же мне делать, если всё это сегодня не состоялось? Я не могу допустить, чтобы кто-то меня, как говорится, "кинул". Ты очень, ну очень сильно! разочаровал меня, а потому понесешь суровое наказание. Артур, ко мне!
Пёс, словно очнувшись ото сна, встрепенулся, подошёл, сел на задние лапы рядом с креслом, на котором в позе Цирцеи, попирающей своих поклонников, восседала хозяйка, и застыл выжидающе. Лишь голова его, повернутая к женщине, склонялась то в одну, то в другую сторону, чтобы не пропустить даже едва уловимое движение хозяйки.
– Заболталась я, однако: вино расслабляет. Теперь твоё слово. Говори последнее желание! – Она сняла с его спины ногу, а другой легко отпихнула его голову. Он выпрямил спину и сел на пятки, устремив на Неё туманный взгляд. Стронуть с места мысли, словно залитые цементом, казалось невероятным, а потому и напрягаться вовсе не хотелось.
– Ну, что же ты молчишь?
– Я?..
– Ну не Артур же! Ты что, действительно не понимаешь, что сейчас будет, или "шлангом" прикидываешься? – и снова лучистая улыбка осветила Её лицо, сбивая Его с толку. – Подумать только, я полчаса готовила его, а он даже не слушал меня! Короче, у тебя есть последнее желание?
– Было... когда Вас на улице увидел.
– Да ты и впрямь юморист?! Давно я не встречала такого "тормоза". Ты всё же постарайся "въехать": сейчас я произнесу одно слово, и Артур будет делать из тебя бефстроганов.
– ... а ещё я пить хочу, – будто вспомнил Он.
– Ах да, пить. Тебе сейчас не следует пить. Говорят, при ранениях в живот хуже всего тем, у кого он полон. Я не даю тебе пить, заметь, не из зловредности, а из гуманности! Что ещё? Видишь, я великодушна и терпелива. Не будь я такой, ты уже давно был бы не в состоянии говорить мне всякие глупости.
– Постойте...вы все это... про собаку... и прочее... это все взаправду? – он вдруг начал осознавать происходящее. Все Ею сказанные слова, будто разом прорвали плотину, будто свежий ветер ворвался в туман, заполняющий голову, и смысл льющихся плавной рекой из Её уст музыкальных звуков, наконец, дошел до него.
– Ну, слава Богу, проснулся! А я уж и так объясняю, и эдак: ну не интересно же, в конце концов, наблюдать, как собака рвет половую тряпку? Я же тебе объясняю...
– Нет! Не надо! Вы не можете так! – волна протеста нахлынула, смывая остатки тумана в голове. – Вы не имеете права!
– Фу, бестолочь! Да кто же мне это запретит? А ты, если тебе больше нечего сказать, конечно же можешь зачитать мне мои права, а мы с Артуром потерпим: все равно вечер потерян. Послушаем, правда, Артур? – обернулась Она к собаке.
– Нет... я не то хотел сказать... – волна протеста отхлынула так же внезапно, как секунду назад нахлынула, уступая место мыслям, отчаянно заметавшимся в тщетной попытке оказать посильную помощь попавшему в критическую ситуацию хозяину их обители. – Простите... все не то! Я Вас прошу: не надо так! Я не прав! Я не сдержался, но как я мог сдержаться при виде такой женщины?!
– Ну да, конечно, а теперь, как скромный герой, только что перед телекамерой снявший с дерева кошку, скажи, что на твоем месте так поступил бы каждый, и сделай «cheese», – ухмыльнулась Она.
– Господи, ну я же не нарочно! – воскликнул Он. – У Вас такие ноги... и так близко! Простите меня, Госпожа! Я больше не буду, клянусь, я сделаю все, что прикажете! – Он пополз на четвереньках и, всё более входя в состояние аффекта, стал осыпать поцелуями линолеум вокруг Её туфель.
Близость огромного дога, готового выполнить любой приказ хозяйки, была мощным катализатором процесса выхода из состояния анабиоза. Ему вдруг захотелось жить, ходить на службу в офис, где каждый клерк считает себя важным ЧЕЛОВЕКОМ, незаурядной личностью, наделенной тонким умом, шармом и правом избирать и быть избранным на все выборные должности, вплоть до Президента России. С какой стати Он должен умереть так несуразно, в то время как его сослуживцы, как ни в чем не бывало наряжают елки, изо всех сил радуются жизни и возможности быть избранными в Президенты, или просто ходить в офис, болтать о всяких глупостях и пить кофе каждые два часа? Ну почему на его место перед новым монитором "Belinea" должен сидеть не Он, а кто-то другой? И все это оттого лишь, что Он заговорил на улице с незнакомой женщиной! Он ещё так молод, у Него все впереди! Любой ценой нужно умолить недобрую судьбу, кинувшую Его под ноги этой экстраординарной женщины! Такое не может быть явью! Это дурной сон, и выйти из него, как выясняется, можно только одним способом: обуздать свою гордыню, покориться этой чудовищной красавице, отдаться ей на милость. Любой ценой вырваться, ведь только одна у него жизнь; она уникальна, неповторима, а потому бесценна! Он – заложник, у него нет выбора, и если Он сам перестанет относиться к своей жизни как к самому дорогому, что только можно вообразить себе, то кому же она, его жизнь, покажется ценной?! Со временем, если удастся вырваться отсюда, Он постарается забыть всё-всё, Он сможет... всё пройдет, ведь всегда всё проходит.
– Госпожа! – воскликнул Он с пафосом и энтузиазмом, вполне объяснимыми принятым только что решением не скупиться, выплачивая цену своей жизни и свободы, – милостивая Госпожа, простите мою инфантильность, я умоляю Вас! Я понимаю, что не достоин целовать даже туфельки такой женщины, но пощадите меня, ради Бога! Вы можете сделать со мной все, что соблаговолите, но умоляю Вас на коленях и со слезами на глазах: не дайте остановиться любящему сердцу, не лишайте меня возможности быть верным рабом Вашего Величества и поклоняться Вам как Божеству!
– Во-во, "И сердце бьется в упоенье, и для него воскресли вновь и божество, и вдохновенье, и жизнь, и слезы, и любовь". – Она снова улыбалась. Она была веселой и улыбчивой. – Если я правильно поняла, последнее твое желание – быть моим рабом? Но ты ведь и так мой раб!
Ты что, решил поиздеваться надо мной?! Ты полагаешь, что мне необходимо заручиться твоим согласием, может, даже испросить у тебя разрешение?! Только твоя тупость может соперничать с твоей наглостью! Знаешь, почему ты до сих пор жив? Потому что мир без подобных тебе дебилов был бы серым, однообразным и скучным. Ты меня и злишь, и веселишь одновременно. Повесели же меня, шут фасолевый, скажи еще что-нибудь, только не серди меня больше.
– Я не хотел Вас гневить, честное слово! – воскликнул он с новым воодушевлением. – Я хотел только сказать, что понял, какое счастье – быть рабом Вашего Величества, но не могу найти нужные слова! Я же не нарочно... все это... чтобы позлить, или что!.. Я просто не смог сдержать себя от избытка чувств! Когда еще нес Ваши туфельки, тогда уже едва сдерживался, а когда увидел волшебные пальчики Ваших ног, я просто обезумел! Но разве можно меня за это убивать?! Я умоляю Вас, Госпожа, накажите меня плеткой в своё удовольствие! – с этими словами Он подполз к брошенной плётке, подобрал ее зубами и, стелясь по полу так же точно, как это делал Артур, медленно подобрался к ногам Госпожи.
Она поставила на столик пустой бокал и встала. Казалось, Она пребывала в некотором раздумье. Медленно обошла Она распростертое ниц тело, остановилась возле уткнувшейся лбом в пол головы, поставила на затылок ногу и произнесла с сомнением в голосе:
– Даже и не знаю, что с тобой делать. Или впрямь попробовать? В конце концов, "попытка – не пытка", верно?
– Верно, Госпожа! Правильно! Конечно, "не пытка", Госпожа! Вы так же великодушны, как прекрасны! О, Госпожа!..
– А ты так же глуп, как безобразен. Право же, ты во всех смыслах дурен необычайно. Сам подумай: если попытка – не пытка, то зачем же она мне нужна? Меня "заводят" именно пытки. Что ты на это скажешь, болван?
– Как Вам угодно, Госпожа! Я не подумал, что это такой каламбур. Я имел в виду, что как Вы хотите, так и воротите... Господи, простите меня, я опять не знаю, что говорю...
– Вот именно. Иногда лучше жевать язык, чем говорить. Ну, ничего, считай, что уговорил меня, речистый, попробую сделать из червя куколку, а потом – бабочку. Кажется, у меня еще пластырь остался.
Она достала из шкафа автомобильную аптечку:
– Отлично, как раз то, что нужно.
Конечно же, Он и предполагать не мог, на что обрек себя своими неумелыми, чуть-чуть неискренними, но старательными мольбами.
– Там в сапогах стельки: все равно их нужно стирать – вытаскивай... толкай себе в рот... вторую... так... ползи сюда... – Она заметно оживилась, все более увлекаясь новой игрой, и через пять минут Его ноги и руки за спиной были крепко связаны. Ошейник развернулся цепочкой назад, и цепочка, продетая через связанные руки, соединила шею с притянутыми к спине ногами.– Ну вот, куколка должна лежать смирно и тихо, пока из неё не вылупится бабочка. Осталось ещё кое-что. Где-то наушники были... а, вот они... будешь слушать тишину... фу ты, чуть не забыла шапочку! – она упорхнула и тут же вернулась, неся резиновую шапочку для плавания.
Натянув шапочку поверх наушников, Она запеленала его голову широким медицинским пластырем, накладывая равномерно по всем направлениям виток за витком...
Он мог только догадываться о степени сходства того, что сейчас валялось на полу, с куколкой, с египетской мумией, или ещё Бог весть с чем. Он ничего не видел, а слышать мог только собственное мычание.
Он лежал на боку и пытался призвать тихую радость, ведь жизнь, несмотря ни на что, продолжается, дышится довольно легко, кожа на спине почти не болит, но радость почему-то не приходила. Напротив, появилось беспокойство. Вряд ли можно было отдать предпочтение теперешнему его состоянию перед тем, из которого час назад он выходил с помощью нашатырного спирта. Безусловно, было между этими состояниями кое-что общее: и тогда и теперь Его способность осознанно и активно влиять на среду обитания, на окружающую объективную реальность, данную Ему в ощущениях, практически равнялась нулю. Но огромная разница заключалась в том, что тогда вместе с утратой возможности влиять на данную в ощущениях объективную реальность Он лишился и самих ощущений; теперь же он не воспринимал лишь зрительные и слуховые образы, зато он не лишился обоняния, при нем были незамутненное сознание и обостренное до немыслимых пределов осязание.
Уже спустя десять-двенадцать минут Он понял, что лежать ему очень неудобно: жестко и холодно; коленные суставы начали ныть, и распрямить колени можно было лишь за счет прогиба спины и натяжения ошейника. Боль в коленях все усиливалась, ошейник давил шею, и оттого, что Он не знал и даже предположить не мог, как долго продлится эта мука, на душе стало тревожно, тоскливо и муторно. Он по-настоящему запаниковал. Ему стало страшно, как никогда ранее не бывало. Он вспомнил о Боге и стал истово молить Его о спасении, но призывы на помощь Отца небесного всегда остаются "гласом вопиющего в пустыне" именно по той причине, что человек – дитя обезьяны, а не Бога, а потому Бог вовсе не обязан с ним нянчиться. Напротив: Бог – порождение человека, его идея, вынашиваемая и пестуемая не одну тысячу лет. Где-то в глубине сознания человек понимает это, и все же изо дня в день обманывает себя верой в чудо: авось, оживет его "Галатея", и тогда все когда-либо произнесенные молитвы достигнут Высочайшего Уха, все тысячелетние чаяния и надежды человека всколыхнут Высочайший Дух, и снизойдет на человека Божья Благодать.
Что бы там ни было в действительности, но Бог высоко, обезьяна далеко. Никто не поспешил на помощь человеку, по воле своенравной и деспотичной красавицы превращенному в кокон, а между тем его положение становилось все более драматичным. Застывшие мышцы правого бедра повело судорогой. Боль стремительно усиливалась, становясь нестерпимой, и так же стремительно росла паника. Прогнувшись дугой и с огромным трудом дотянувшись до больного места, Он стал массировать и щипать взбунтовавшуюся мышцу, но облегчение не приходило.
"Господи, да что же это такое! Я же умираю!" – пронеслось в голове.
Ужас сильнее боли, и именно это чувство заполнило весь его мозг. Казалось, никакой надежды на избавление нет и быть не может. Он замычал что есть мочи. Нога, сведенная судорогой, самопроизвольно задергалась, немало не заботясь о задушенной шее, и Он, обезумевший от боли и безуспешности попыток как-то снять мышечный спазм, сдавленно взревел, надсаживая голос, и забился в конвульсиях.
Внезапно цепочка, притягивающая ноги к ошейнику, ослабла, и ноги с силой распрямились, растягивая сведенную судорогой мышцу.
Совершенно очумевший от безысходности и невыносимой боли, увлекаемый одним только инстинктом самосохранения, Он с остервенением стал мять непослушную ногу двумя руками, не сразу поняв, что может легко это делать: его руки, еще минуту назад связанные за спиной, были теперь свободны. Не сразу Он осознал перемены в своем положении, но, осознав, вдруг замер на мгновение, будто всё еще не веря в счастливое освобождение и к чему-то прислушиваясь, а затем, глубоко вдохнув и с шумом выдохнув, весь обмяк и, рухнув навзничь, затих в блаженной истоме.
Сколько красивых слов о счастье, сколько разных простых и научно-ученых рассуждений на тему счастья Он слышал и читал в своей жизни! Но можно ли все, что он испытывал когда-либо прежде и о чём прежде слышал и читал, сравнить с теперешним его состоянием?! Он был счастлив, совершенно счастлив, возможно, впервые в жизни счастлив по-настоящему тем безотчетным, но огромным, переполняющим всё существо и выплескивающим через край счастьем обретенного покоя, счастьем освобождения от кошмаров, которые только что претерпел, счастьем ощущения вкуса жизни: не роскошной и ленивой, пресыщенной всеми мыслимыми и немыслимыми прелестями жизни сибарита на Канарах; не порхающей бесшабашно-разгульной жизни ветреного её прожигателя, завсегдатая ночных клубов и казино; не отчаянно рисковой жизни "джентльмена удачи", вибрирующей в опасной близости от смерти и оттого источающей аромат сомнительной романтики, – нет, Он испытывал радость, восторг, экстаз от одного только ощущения себя живым.
В зависимости от характера и воспитания люди по-разному достигают счастья и благополучия. Одни – энергичные, решительные, темпераментные – бесстрашно бросаются и крушат причины неудач и несчастий до полного их устранения; другие – мягкие, спокойные, робкие – ищут и находят искорки счастья в обыденности, бережно раздувают их и греются, тихо радуясь своей, пусть даже малой, удаче.
Из сонма аморфных мыслей в Его голове всё отчетливей обозначалась одна: "Чему или кому он обязан своим счастьем?" Ему не хотелось обманывать себя. Он перевернулся на живот и, принюхиваясь и осторожно шаря вокруг руками, пополз.

* * *

Того бесконечного времени, потраченного одним из участников событий на отчаянную борьбу за выживание, на мучительные поиски Бога и смысла самого существования, другому хватило лишь на переодевание. Теперь в глубоком кресле, вольготно раскинув роскошные, освобожденные от чулок матово-белые без намека на растительность ноги, полулежала обворожительная соблазнительница в изящном персиковом пеньюаре. От выпитого вина голова Ее плыла в медленном вальсе, настроение всё улучшалось. С большим интересом наблюдала Она происходящее у Её ног действо, наслаждаясь каждым его актом. Вечер уже не казался Ей безнадежно испорченным. Еще бы! Вот неслышно ползет, низко стелясь по полу, Её вещь... подползает, нащупывает Её туфельку, затем другую, на секунду замирает... простирается ниц, аккуратно протискивает голову между ногами, тычась носом в туфельку, из выреза которой выглядывают три пальчика с ноготками, окрашенными в глубокий зеленый цвет, отчего стопа напоминает веточку самшита с крошечными блестящими листочками... бережно, обеими руками держась за другую туфельку, приподнимает ногу и... – ну разве не прелесть? – ставит себе на щеку. Какая жалость, что нельзя записать всё это, не нарушив торжественности ритуала!
"Пожалуй, пора распеленать глупую голову, – решила Она, вытирая тыльной стороной кисти выступившие от умиления слезы. – Оковы души – самые надежные кандалы для тела".
– Спасибо Госпожа Богиня! – с пылом воскликнул освобожденный от пластыря, наушников, резиновой шапочки и кляпа человек. – Спасибо, Госпожа Богиня! – повторил он с тем же жаром и вновь распластался у Её ног. Слезы счастья застлали ему глаза.
– Повернись, я хочу видеть лицо! Что ты там лепечешь?
– Спасибо... Госпожа Богиня! – снова повторил Он переворачивая многострадальное тело и устремляя на Неё выразительные мокрые глаза.
– Несуразица, просто ахинея, но зато как искренно и чувственно! Мне это нравится. Я, кажется, понимаю тебя, – заулыбалась Она, скользя взглядом по его оживающему телу. – Не иначе, в трудную минуту ты взывал к Богу... молился? – Она высвободила из туфельки правую "самшитовую веточку" и поставила ему на лицо, покрыв мягкой розовой подошвой рот и нос.
По тому, как часто и глубоко Он задышал, торопясь насытиться дивным ароматом, с какой готовностью открылся Его рот в надежде на позволение обласкать языком и губами божественную стопу, как вытянулось в струнку тело и напряглись мышцы, как сжимались и разжимались пальцы, скребя линолеум, можно было безошибочно оценить Его состояние.
– Я никогда не пойму, – медленно, будто подбирая слова, проговорила Она, – чтО переворачивается там, в мозгах убежденных атеистов, когда в одночасье они становятся религиозными ортодоксами, да это и не важно. Важно то, что ты нашел своего Бога, и мне нравится твоя религия. В конце концов и Христос, и Будда тоже были обыкновенными людьми. Я, конечно, родилась не в царских хоромах, как Будда, но и не в хлеву, как Христос, – место, время рождения и родословная значения не имеют. Бог – это состояние души, а у меня именно это состояние. Как все Боги, я – жестока, но справедлива. Не с миром, но с мечом я пришла к мужчинам. А ведь я еще не покарала тебя за несдержанность!
Она сняла с Него ногу и продолжала с обыкновенной своей лучезарной улыбкой:
– Там, в кладовой увидишь лист оргстекла. Принеси его.
То, что Он принес, было не сплошным куском метр на полтора. В листе десятимиллиметровой толщины было проделано отверстие величиной с куриное яйцо, закрывающиеся накладной шторкой, треугольной с полукруглой выемкой, из такого же, но более тонкого, стекла. Шторка фиксировалась с помощью штырька, воткнутого в совмещенные крошечные отверстия, высверленные в ней и в листе, оставляя открытым довольно узкий сегмент. Конечно же, Он понял назначение этой нехитрой конструкции, но вовсе не страх был причиной мелкой дрожи, ползущей по его телу снизу вверх. Дальнейшие Её инструкции, доходящие до Его ушей, словно забитых ватой, были выполнены механически, и вскоре Он лежал на спине, опоясанный собственным брючным ремнем. Ноги с совмещенными ступнями были крепко-накрепко связаны в щиколотках и притянуты веревками к ремню, напоминая равнобедренный треугольник.
Собственными руками по Её команде Он натянул на себя лист до подбородка, словно одеяло, пропихнул в отверстие поочередно яички и зафиксировал шторку. Руки придерживали края импровизированного помоста, обеспечивая некоторую его устойчивость. Босая, с плетью в руке, осторожно ступила Она на прозрачный шаткий подиум, постояла, приноравливаясь, и сделала скользящий по гладкой поверхности шаг, вскидывая в стороны руки и удерживая равновесие, совсем как девочка, загнанная знаменитым испанцем на огромный шар. Отличались только размеры шаров, попираемых стопами девочки Пикассо и богоподобной зрелой женщины.
Он взвыл от боли и покрылся испариной.
– Молчать! – прикрикнула Она и ослабила давление стопы. Но не успел Он закрыть перекошенный от боли рот, как вновь завопил, не сдержавшись: Она охаживала Его щеки плеткой крест-накрест. – Уж больно ты нежный и шумный, – ласково произнесла она, опуская плетку!
– Я буду стегать тебя до тех пор, – продолжала она с обворожительной улыбкой, вводящей Его в трепет, – пока ты не замолчишь. Учись сдержанности. У тебя нет альтернативы. Если хочешь быть здоровым, постарайся извлекать из боли наслаждение, да не ори так громко, скули себе потихоньку. Смысл твоей жизни – доставлять своей Божественной Госпоже сексуальное наслаждение. Повторим еще раз.
Она снова покрыла ступней его яички. Глаза Его выпучились рот сам собой открылся, но не обронил ни звука.
– Хорошо, – пытливо вглядываясь в Его глаза, похвалила она и отбросила в сторону плетку. Некоторое время Она стояла так, давая Ему возможность обвыкнуться, а затем, слегка усиливая нажим, задвигала ногой с боку набок.
Не переставая надавливать и перекатывать "шарики", Она расстегнула пуговицы пеньюара, распахнула бюстгальтер, выпустив на волю изумительной формы полушария грудей, и приспустила ажурные трусики.
Длинные, тонкие трепетные Ее пальчики круговыми движениями обласкивали напрягшиеся соски. Глаза затуманились, полуоткрытые губы кривились, отражая явное удовольствие.
То, что неожиданно явилось Его взору, ввергло Его в такое изумление, что ломящая, не сравнимая ни с какой другой и казавшаяся только что нестерпимой боль перестала ощущаться. Но вовсе не красота женской груди, не волшебная линия перехода от тончайшей талии к полным бедрам, хоть и не часто выпадало ему любоваться эдаким совершенством, поразили Его. То, что он увидел, не укладывалось в его голове, казалось невероятным, противоестественным, это было чудом, сравнимым разве что с семью другими чудесами света: между Ее ногами, абсолютно женскими, с плавными линиями изгибов, с изящной стопой, увенчанной тончайшими пальчиками, был самый натуральный мужской член. Он был напряжен и устремлен ввысь, гордый и величавый. Самый конец его напоминал раскрытую раковину небольшой перловицы. Края "раковины", плотно обжимая утонченный конусный стержень, не нависали над ним, не выпирали, но и не сливались с ним совсем. Линия перехода, словно выполненная с помощью лекал, плавно сопрягала эти две части, соединяя воедино.
– Ну, хватит глазами хлопать, вылезай из-под стекла, быстро, да ползи ко мне! – прервала Она анатомические Его изыскания, соскочила с помоста и повалилась в кресло, продолжая ласкать свое тело.
Через минуту Он уже стоял на коленях перед креслом и, понукаемый Ею, облизывал пересохшим языком выдающееся творение природы.
– Бери в рот, соси... так... работай! – Она стонала, пришпоривая пятками
Его спину и впихивая свое чудо в Его горло. Наконец, Она содрогнулась всем телом, и вязкая струя выплеснула и заполнила его рот.
Машинально, ничего не соображая, Он сглотнул и продолжал всасывать в себя часть Ее, пока Она Его не отпихнула . С минуту оба лежали: Она – в кресле, Он – на полу, отдыхая. Затем она встала над ним и томно потянулась:
– Что скажешь обо мне, жалкий раб? – надменно молвила Она. – Не ожидал?
Он робко поднял на Нее круглые глаза и произнес, опасливо съежившись:
– Да... то есть, нет... а кто Вы?
– В каком смысле?
– Ну... это... в половом, – кивком головы Он указал в сторону того, что его так обескуражило.
– Разве ты забыл?! – строго протянула Она. – Я – твое Божество! Во мне что-то не так?!
– Нет, нет, как можно?! Я же понимаю: у всех есть какие-то недостатки, а у Вашего Величества – одни достоинства... и даже избытки!.. Да, я понял, – вскричал Он поспешно, заметив на Её лице тень недовольства, – Вы купались в озере и стали такой... разносторонней.
Она подавила усмешку и притворно угрожающе сдвинула брови:
– В каком ещё озере я купалась?
– В том, где сын Гермеса и Афродиты слился с нимфой Салмакидой. Это легенда такая.
Впервые Она посмотрела на него с некоторым уважением.
– И что же, ты считаешь мое тело негармоничным?!!
– Что Вы, что Вы, Ваше Величество, наоборот, я хотел сказать: ничто, даже это, не может испортить божественное женское тело!
– Пожалуй, мне нравятся эрудированные рабы, – произнесла она после короткого раздумья. – Я довольна тобой и позволю, наконец, вволю напиться из моего святого источника. Поспеши же прильнуть к нему, пока источник не иссяк или я не передумала!

16.09.2002. Va Deik

* * *

В СЕРИИ "РУССКАЯ ПОТАЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА" вышли:

1. Девичья игрушка, или Сочинения господина Баркова.
2. Под именем Баркова: Эротическая поэзия XVII - начала XIX века.
3. Стихи не для дам: Русская нецензурная поэзия второй половины XIX века.
4. Русский эротический фольклор: Песни. Обряды и обрядовый фольклор. Народный театр. Заговоры. Загадки. Частушки.
5. Анти-мир русской культуры: Язык. Фольклор. Литература (сборник статей).
6. Секс и эротика в русской традиционной культуре (сборник статей).
7. Заветные сказки из собрания Н. Е. Ончукова.
8. Народные русские сказки не для печати. Русские заветные пословицы и поговорки, собранные и обработанные А. Н. Афанасьевым.
9. В. И. Жельвис. Поле брани: Сквернословие как социальная проблема в языках и культурах мира (второе издание).
10. Русский школьный фольклор: От "вызываний" Пиковой дамы до семейных рассказов.
11. Заветные частушки из собрания А. Д. Волкова. В 2 томах
12. Анна Мар. Женщина на кресте (роман и рассказы).
13. А. П. Каменcкий. Мой гарем (проза).
14. Эрос и порнография в русской культуре.
15. М. Н. Золотоносов. Слово и Тело: Сексуальные аспекты, универсалии, интерпретации русского культурного текста XIX - XX веков.
16. "А се грехи злые, смертные..." Любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России (X - первая половина XIX в.) (сб. материалов и исследований).
17. "Сборище друзей, оставленных судьбою". Л. Липавский, А. Введенский, Я. Друскин, Д. Хармс, Н. Олейников: "чинари" в текстах, документах и исследованиях. В 2 томах.
18. "Тайные записки А. С. Пушкина. 1836-1837"
19. Г. И. Кабакова. Антропология женского тела в славянской традиции.
20. Национальный Эрос и культура. Сборник статей. Т. 1.
21. М. И. Армалинский. Чтоб знали!: Избранное
22. С. Б. Борисов. Мир русского девичества. 70-90 годы ХХ века.

Серия издаётся с 1992 года.

Обращайтесь за этими книгами в Научно-издательский центр "Ладомир", координаты которого указаны здесь в рекламе моего кирпича, что выше.