Давид Баевский

Глеб Павловский продолжает противиться.
(Новости Парапушкинистики)

"Русский журнал", 16 июня 2000, Москва

"Я долго противился имиджу паршивца"
Глеб Павловский отвечает на вопросы читателей РЖ

На протяжении всего интервью, чуть дело касалось литературы, сразу начинал витать дух "Тайных записок". Сначала возникла такая фраза Павловского:

- Тайновидцы и тайносказчики всегда самые бездарные виды рассказчиков, писателей и мыслителей. Что-то вроде Блаватской или Армалинского.

Так как Армалинский ни о каких тайнах никогда не писал, но он издал "Тайные записки", то в голове Павловского произошла некоторая путаница, что заставило его поставить Армалинского в один ряд с мистической писательницей Блаватской. Но затем "Тайные записки" полностью вышли из тумана, когда Павловскому был задан следующий вопрос:

- Можете ли Вы предсказать, когда у российских издателей найдется смелости переиздать нашу книгу, изданную по всему свету, кроме виновника торжества - России: "Тайные записки 1836-1837 года" А. С. Пушкина?

- Я бы хотел выяснить, найдется ли у российских читателей смелости дочитать это до конца, - "торжества" Армалинского безумно скучны.

Отвечая вопросом на вопрос, Павловский не только трусливо ушёл от ответа, но и выказал своё полное незнание читательского спроса. Если он под "торжествами Армалинского" подразумевал изданные им "Тайные записки", то здесь следовало бы говорить вовсе не о "дочитывании", а о "перечитывании" и "заучивании".

---

Тут у меня интервью наклёвывается в "Русском журнале", так что те, кто стеснялись вопросничать здесь, могут выложиться там. Но помните о поговорке: "Один дурак может столько вопросов задать, что ни один умный на них ответить не сможет".

В "Русском журнале" Роман Лейбов верно угадал: "...последняя гуманитарная акция М. Армалинского - посылка "Тайных записок Пушкина" в Бутырскую тюрьму заключенному В. А. Гусинскому - представляется мне выходящей за рамки простой коммерческой благотворительности и приближающейся к чистому искусству".

А теперь по поводу искусства. Как всегда в моём случае - самого чистого.

---

Михаил Армалинский

ОРГАЗМ И ИСКУССТВО

отрывок из эссе "Гонимое чудо", опубликованного в книге с тем же названием

...При тотальном запрете в обществе на открытое изъявление половых сопряжений, искусство является единственной отдушиной для выхода сдерживаемых желаний. Искусство стоит особняком во всей общественной деятельности, ему позволяется самое близкое приближение к половой жизни с помощью её изображения и имитации. Однако общество держит искусство на коротком поводке и не позволяет слишком близко приближаться к оргазму. Если же искусство вырывается и ему удаётся приблизиться, то общество в наказание лишает его звания искусства и переименовывает в порнографию, которая жестоко преследуется, либо, по меньшей мере, порицается. Чувствуя натянутый поводок, искусство самоограничивается и редко осмеливается приближаться вплотную к изображению или описанию оргазма. В конечном итоге искусство становится таким напуганным, что возникает ситуация, когда задачей искусства становится избежание упоминаний об оргазме.

Оргазм – это самое острое ощущение счастья в жизни, и если искусство избегает упоминать о нём, но в то же время претендует на отражение человеческой сути, значит искусство отражает вовсе не суть человека, а является лишь методом сокрытия человеческой сути. Потому-то и существует общепринятое противопоставление искусства и жизни. Только люди неопытные, наивные, ущербные принимают искусство за чистую монету, строят по нему жизнь и, как следствие, набивают себе шишки. Зрелые люди понимают, что искусство – это лишь намёк на существование того, что раскрывает только жизненный опыт. Мудрость понимает различие и связь, существующие между жизнью и тем, что о ней рассказывается: "сказка – ложь, да в ней намёк".

Соотношение оргазма и беременности нашло своё отражение в соотношении искусства и пользы. Беременность есть зло для женщины, её не желающей, и благо для той, кто к ней стремится. Поэтому беременность является и кнутом, и пряником одновременно, в зависимости от желаний женщины.
Чистое искусство, или искусство для искусства, подобно оргазму лишь для наслаждения, без возникновения беременности. Искусство назидательное, претендующее быть полезным, уподобляется деторождению после оргазменных восторгов, за что получает нарекания в суетности. Как беременность называют наказанием для тех, кто наслаждался без санкционирования общества (то есть вне брака), так злободневность определённых произведений искусства считается "карой", обрекающей данное произведение на скорую смерть.

Так как оргазм и приготовления к нему длятся краткие мгновения, в сравнении с остальным временем жизни, то возникает цель: во-первых, учащать оргазм с помощью возбуждающей обстановки бытия – эротического искусства, смены сексуальных партнёров и прочее, а во-вторых, встаёт проблема заполнения досуга между оргазмами. Лучшая форма этого досуга – художественное творчество. Оно позволяет разрешить противоречие "до и после". Искусство становится методом заполнения пробелов между оргазмами, с одной стороны, а с другой стороны – стимулятором желания.

Искусство процветает на ниве возбуждения. Оно прекрасно знает, к чему возбуждение ведёт, но всякая попытка искусства имитировать оргазм оборачивается лишь усилением того же возбуждения. Таким образом, искусство может доводить человека до исступления, освобождение от которого он может найти в оргазме, лежащем вне досягаемости искусства.

Эстетика появляется от пресыщенности; только насытившись, начинаешь привередничать, вертеть носом, выбирая что "покрасивше", а это и есть основа эстетического чувства. А коль голоден, то всё сойдёт.

---

Михаил Армалинский

МУЗЕЙНЫЕ РЕДКОСТИ
ИЛИ НЕСОВЕРШЕНСТВО КЛАССИФИКАЦИЙ

рассказ из книги "Двойственные отношения"

В нашем музее я знаю все картины наизусть. Для провинции он совсем не плох - по одной картине чуть ли не каждого великого художника. Правда, хожу я в музей вовсе не для того, чтобы наслаждаться искусством. Хожу я туда, чтобы отыскать возможность наслаждаться. Но не искусством. Впрочем, то, что я ищу, тоже можно назвать искусством. И даже более высокого класса, чем картины. Однако, само наслаждение в стенах музея происходить не может, а может только возникнуть надежда на наслаждение. Вне музея. Короче говоря, я хожу в музей, чтобы знакомиться с бабами. Ищу среди предметов искусства женские произведения искусства.
Сложность заключается в том, что красивые женщины искусством не интересуются. Им некогда по музеям ходить - их ебут. Ну, а когда они хотят перевести дух, то они, может, и выползут из кровати в музей, но только с ёбарем. Ведь всё, что женщине требуется - это не искусство, а спокойная жизнь, а для этого ей нужен лишь твёрдый кусок хлеба и не менее твёрдый кусок мяса.

Разумеется, из всякого железного правила бывают цветочные исключения. На них и рассчитываю.

Идя в музей, я устанавливаю себе минимальную норму - познакомиться хотя бы с одной. Это для поддержания охотничьей формы, чтобы не позволять себе расслабиться и уйти ни с чем, чтобы не превратиться в лису с якобы зелёным виноградом. Он и впрямь может оказаться зелёным, и есть я его не стану, но сорвать его я всё равно обязан.

Помимо редких красавиц, появляются в музее и обычные смазливые самочки. Один из критериев смазливой женщины - у неё должна быть хорошая смазка. Но основной контингент любительниц искусства - это бабы без спроса. И без предложения. И даже без предлога. Для какого-либо союза. Ведь женщина - это нечто "под лежащее". Но уйду-ка я в сторону от словоблудия, поближе к сути, подступ к которой упрощается, если посетительниц музея разделить на нижеследующие категории. (О, женщины! О, разные!)
Самая многочисленная категория - это туристки, которым приходится убивать своё время на музеи, иначе они умрут со скуки. Они либо ни за что не хотят любовных приключений, потому что им скоро уезжать, и ничего длительного не предвидится. Либо они жаждут любовных приключений, потому что им скоро уезжать и ничего длительного не предвидится.

Другая категория - это недавно переехавшие в наш город на постоянное жительство. Они ещё не успели обзавестись ёбарями и вынуждены как-то убивать свой досуг, иначе они тоже умрут со скуки. Это самая вкусная добыча, ибо она жаждет быть пойманной. Такие женщины голодны и горят поскорей заполнить свои разнообразные пустоты мужской плотью.
Некоторые посетительницы оказываются в стайке вокруг экскурсовода. Как заворожённые, они слушают напыщенные и надуманные объяснения поистине очевидного и уходят из музея с уверенностью, что уж теперь-то они стали понимать искусство. К таким хорошо заходить сзади или сбоку и бросать им в ушко глубокомысленные реплики, дополняющие рассказ экскурсовода или не имеющие к нему никакого отношения. В лучшем случае, мне удаётся выманить самочку из группы и начать собственную экскурсию по её достопримечательным местам. А в худшем случае, я вынужден удовлетворяться хотя бы тем, что мешаю ей слушать чепуху.

Затем, существует категория мнимо одиноких. Ходит себе и ходит девица вдоль и поперёк картин, а я вокруг да около. Ни на кого она взглядов не бросает, и мужиков поблизости не видать. Подхожу к ней и завожу разговор, который происходит в пределах средней оживлённости, и вдруг, как из под земли, вырастает её хахаль, который, как оказывается, слонялся в другом зале или не вылезал из уборной в течение часа. Приходится как ни в чём не бывало отваливать в противоположном направлении. Такое недоразумение происходило лишь в начале моих охотничьих вылазок. Теперь при подходе к одинокой, я начинаю с того, что исключаю мнимость одиночества и спрашиваю нечто вроде: "Каким это образом оказалось, что вы находитесь одна в храме искусства, которое возбуждает такие сильные эмоции, что поделиться ими с кем-нибудь из прихожан этого храма становится необходимым?" Если в ответ на этот вопрос баба шалеет и спрашивает: "Чаво?", - я быстро адаптирую текст и переспрашиваю: "Вы здесь одна?" На такой вопрос она уже способна дать однозначный ответ, в зависимости от которого события либо начинают развиваться, либо мрут на корню.

Есть категория посетительниц музея под названием "две подружки". Комбинации могут быть следующими: либо обе уродки, что бывает, увы, в большинстве случаев (Как говорится, "типичное не то, но с пиздой"), либо одна уродка, а другая смазливая. Но никогда не случается, чтобы обе подруги были хороши собой. Женщины не терпят конкуренции - у них здравствует симбиоз. Дурнушка, с одной стороны, оттеняет привлекательность своей подруги, а с другой стороны, надеется, что и ей, благодаря смазливой подружке, какой-нибудь мужик перепадёт.
При таких обстоятельствах я начинаю разговор с дурнушкой, которая от счастья сразу начинает течь. Смазливая же недоумевает и раздражается нарушением закона человеческой природы, согласно которому для мужчины-самца привлекательная внешность важнее течки. А я лишь невзначай узнаю имя смазливой и, говоря с дурнушкой, по сути дела обращаюсь к её подруге. Так жена говорит ребёнку то, что она хочет, чтобы услышал рядом стоящий муж, не желая это говорить ему прямо. В конце концов, я беру телефон у дурнушки и, чтобы смазливая совсем не свихнулась от удивления, в последний момент беру телефон и у неё. Дурнушка чувствует себя победительницей, но звонка моего она не дождётся - я звоню смазливой, которая не может взять в голову, как это она могла потерпеть поражение от дурнушки и, уязвлённая, вдруг слышит мой звонок. Я объясняю, что не хотел, чтобы дурнушка чувствовала себя таковой, что я не желал сделать ей больно и обращал всё внимание на неё, тогда как в действительности только и мечтал поговорить со смазливой. У неё падает камень с сердца, а кроме того, она начинает меня уважать за такую деликатность и благородство и соглашается встретиться со мной, чтобы в конце концов раздвинуть ноги. Впрочем, к сожалению, бывает и другой вариант, нераздвижной.

Следующая категория посетительниц - это студентки художественных колледжей. Они приходят с мольбертами, блокнотами и прочими атрибутами, чтобы скопировать или запечатлеть то, до чего им не дотянуться, на какие бы цыпочки они ни вставали. Часто их волосы покрашены в оранжево-фиолетовые цвета, в ноздре болтается колечко, как металлическая сопля, которую не высморкать. Кожаная одежда на них призывает содрать с них кожу. С этими можно, не церемонясь, говорить об искусстве, предпочтительно об эротическом, и они не возражают совокупиться, поскольку ещё не зациклились на идее замужества, которая фатально поражает женский ум к тридцати годам. Студентки готовы к экспериментам на человеке, что, по исконному смыслу слова "человек", означает "на мужчине". Эта категория прекрасна хотя бы своей юностью. А то знакомишься с женщиной, которой тридцать. Если у неё нет детей, то думаю: что это за баба, у которой не было желания заиметь ребёнка до стольких лет. Если же у неё есть дети, то думаю: вот наебла детей, а теперь только и думает, как бы их посадить на шею новому мужу. Разрешение этой антиномии и есть обращение к юным девушкам.
Представительницы всех этих категорий испытывают огромное уважение к себе из-за того, что торчат в музее, а не в баре или в дансинге. Искусство, видите ли, их возвышает. Что ж, и я всегда ставлю женщин на пьедестал, но лишь для того, чтобы легче было заглянуть им под юбку.

По четвергам в музей собираются соблазнившиеся бесплатным входом. "Задарма можно даже в музей сходить", - царствует в их головах мысль, маскируясь под непобедимую тягу к искусству. Этот день самый людный, а посему вероятность успешной охоты наибольшая.

У меня есть любимый капкан: картина, у которой все останавливаются. Во-первых, она большая, и пройти мимо неё, не задев взглядом, трудно, а во-вторых, на ней изображены почти голые нимфы, танцующие в лесу вокруг пьяненького Пана, стоящего почти спиной к зрителю, чтобы не было видно эрекции. У этой картины я часто поджидаю добычу. А повадки её мне известны: сначала посетительница некоторое время пялится на картину и по выражению лица можно понять, что её ум находится в полном смятении. Потом она хватается за соломинку подписи к картине, где, кроме названия и имени художника, даётся краткое пояснение сюжета. По прочтении в глазах зрительницы наступает просветление, которое длится до того момента, пока она не переходит к другой картине, и тогда смятение возвращается. Момент смятения это самое лучшее время для знакомства: мишень неподвижна, и в неё попадаешь с лёгкостью. Сложнее всего, кстати, знакомиться с девушкой, несущейся на роликовых коньках, с ушами, заткнутыми вопящими наушниками, да ещё в тёмных очках, у которой в руках - гантели, в пизде - тампон, а в жопе - кусок твёрдого говна, как пробка, и нос заткнут дезодорантом, в то время как ты скромно вышагиваешь в босоножках.
А в музее - просто: стоит девица, ударенная пыльным мешком искусства по незатвердевшему темечку, я подхожу и возвращаю ей сознание и покой с помощью изложения сюжета. (Увы, закон природы: прежде, чем добраться до пизды, приходится попиздеть.) Баба поражается не только моей эрудиции, но и тактично выбранному времени её использования, и дальше продолжение разговора осуществляется без всякого напряга или сопротивления. Ведь недаром символом женской красоты является Венера Милосская, именно она воплощает мечту мужчины - красивая женщина без рук, то есть красивая женщина, которая не может сопротивляться.

Есть посетительницы, которые останавливаются у каждой картины, а есть такие, которые несутся по залу и замирают у того или иного произведения искусства без всякой на то причины. Но причина всё же находится: женщина останавливается на время, достаточное, чтобы я мог её зафиксировать взглядом, и затем снова бежит. Она бежит, чтобы проверить, каков охотник этот посягающий мужчина. Если он её словит, значит, хороший охотник и сможет добывать пропитание будущей семье. А если не словит, то он ей тогда и не нужен. В результате моих посягательств бабы либо давали свой телефон, либо не давали. То есть, женская структура: "дала - не дала" просматривалась и здесь.

И вот однажды я наткнулся на вариант структуры "не дала", но с вывертом, разрушившим всю мою классификацию. Посетительница была поистине музейной редкостью: красивая, одинокая, останавливающаяся у каждой картины, лет двадцати восьми с половиной. На пиджачке её был прикреплён значок в виде дорожного запрещающего знака - на нём была перечёркнута красной линией проволочная вешалка. Я узнал эмблему борцов за легальные аборты. Наверно, эта баба в качестве протеста все проволочные вешалки у себя из шкафов выбросила и держит только деревянные. Интересно, сколько у неё было абортов? Но спросил я её о другом - как ей понравилась картина, от которой она только что отошла. Женщина никак не отреагировала на мой вопрос и подошла к следующей картине, так и не насмотревшись на предыдущую. Я подумал, что, быть может, женщина глуховата.
Я последовал за тугой на ухо и, настигнув её в состоянии созерцания моих любимых танцующих нимф, полюбопытствовал:
- Как вы думаете, что за название у этой пляски? Нет, это должен быть танец, ибо если пляска, то обязательно смерти, а если танец, то непременно любви.
- Что вы имеете в виду? -недовольно спросила женщина.
- Что имею, то и введу, - пояснил я.
- Оставьте меня в покое, - сказала женщина резко.
- В больничном покое, и то я бы вас не оставил, - ответил я с неожиданной преданностью, осознав, что баба не глуха, а глупа.
Женщина посмотрела на меня с ужасом и, похерив искусство, быстро зашагала к указателю "Выход". Как мне она напомнила женщину в любви: одна нога здесь, другая там!
Я ухмыльнулся и в какой уж раз стал разглядывать гололяжных нимф и парнокопытного Пана. В детстве, попадая в музеи, я всегда удивлялся, как это в картинах и скульптурах кусочки материи всегда умудряются невзначай укрыть самые ненаглядные места у женщин. Я уже в детстве чувствовал, что нагота первична, а материя вторична. У мужчин кое-где бывал виден сморщенный кончик, но у женщин всё всегда было шито-крыто. По своей наивности я был уверен, что это роковое совпадение: художник начинает рисовать натурщицу именно в тот момент, когда какая-то тряпка упадёт женщине на лобок. Мне тогда и в голову не приходило, что в искусстве устроен заговор против моего и всенародного сексуального любопытства. Мои умилённые воспоминания о детстве были прерваны грубой действительностью.
- Вы это что себе позволяете? - услышал я грозный голос. Ко мне приближалась в такой же степени низкорослая, в какой и толстая, служительница музея.
- Что позволено, то и позволяю, - логично ответил я. - Изложите свои претензии.
- Как вы смеете приставать к посетителям музея?! На вас жалуются, что вы делаете сексуальные поползновения. Сейчас же уходите из музея! -изложила претензию, а заодно и требование, служительница и взяла меня за локоть.
У меня возникло острое желание не только высвободить локоть, но и заехать им ей в лицо, чтобы расшевелить черты, застывшие в благопристойной ярости. Но так уж устроено человеческое общество, что чуть ты исполнишь своё желание до конца, как ты становишься преступником. Посему я только высвободил локоть и вежливо попросил:
- Пожалуйста, не прикасайтесь ко мне. Нет такого мужчины, которому бы ваши прикосновения оказались приятны.
В заплывших жиром глазках охранницы отразились боль и ненависть от моего точного попадания в цель:
- Если вы сейчас же не покинете музей, я вызову полицию! - выкрикнула она, близясь к истерике.
Я понял, что в музее она имеет неоспоримое территориальное преимущество, и решил ретироваться.
- Хорошо, я ухожу, - сказал я, - только, прошу вас, не смотрите мне в зад это неприлично.
Во рту охранницы нравственности закипела пена, а я повернулся и ушёл, не желая быть свидетелем очередного несчастного женского случая.
На улице у выхода из музея стояла группа женщин. Среди них горячо жестикулировала и пламенно вещала жалобщица с перечёркнутой вешалкой. Заметив меня, она умолкла, и все женщины повернулись в мою сторону. Через секунду они бросились ко мне, и я даже не успел оглянуться на спасительные двери музея, как был окружён женщинами. Я узнал в них представительниц всех категорий, с которыми я знакомился: там была и мнимо одинокая, и две подружки уродливая и смазливая, и туристка, и недавно переехавшая в наш город, и фиолетовая студентка с колечком в носу. Они взялись за руки и, высоко подбрасывая ноги, стали танцевать вокруг меня. У тех, на которых были надеты платья и юбки, не оказалось трусиков, а у тех, на которых были джинсы и брюки, швы между ног были распороты. Я почувствовал себя Паном, вокруг которого носятся нимфы с хищными намерениями. У каждой в руках появилась проволочная вешалка. Чтобы как-то их отвлечь, я стал сбрасывать с себя одежду. Нимфы хватали её и одевали на вешалки, не прекращая танца. И, когда больше не осталось, что с себя снимать, я разорвал их порочный круг и побежал по улице. И никто не обращал внимания ни на стук моих копыт, ни на торчащий хуй.

---

из книги "По обе стороны оргазма"

* * *

Я искусство в рот ебал -
сучья сублимация.
Раскрывай-ка свой оскал -
неча проливаться ей.

Я не чую в нём души,
но души не чаю.
Свет над телом не туши -
я пизду встречаю!

---

из книги "После прошлого"

Мне ни холодно, ни жарко -
мне противно
с вами по музею шаркать,
зреть картины.

Вам - до лампочки искусство,
мне - до фени.
Бабий рот - вот это вкусно,
но мгновенье.

Эстетическая похоть
неуёмна,
вот идёт по залу кроха
с задом томным.

Ножки так невинно крошит
по паркету,
будто между ничегоше-
ньки и нету.

* * *
Жизнь прикреплялась к волоску,
качаясь над паскудством.
Я разглашал свою тоску
при помощи искусства.

И луч вблизи погас почти,
так издали слепивший.
Как оскорбительны мечты,
когда живут, не сбывшись.

* * *

Искусство служит нам укором
в несовершенстве наших дел
и тел, стремление к которым
прекрасней, чем его удел.

Заполоняя всё, что пусто
галлюцинацией красот,
живёт предательством искусство
и этим за сердце берёт.

---

из книги "Вплотную"

* * *

Грущу не по тебе - ведь ты уже не та,
а по тому, что было.
А было много. Жизнь уходит неспроста,
и сердце тихо ныло,

а не шумело. Прокляв мир в сердцах -
несчастье кротко -
мы проводили дни в чужих дворцах,
а ночи - в сходках,

с тобой сходились мы, ну а дворцы -
полны искусством.
мы каждый поцелуй стремились - мудрецы -
передавать изустно.

Да что там говорить - ты вся прошла,
и только я остался.
И место то, где значится душа,
сдаётся. Я не сдался.

* * *

Тема ебли вдруг обрыдла,
а другой в помине нет.
Я сижу повесив рыло -
баба делает минет.

Кто-то пишет о науке,
об искусстве, о семье.
У меня ж, быть может, внуки
тоже ходят по земле.

Только я в них не уверен,
как во всём и как во всех.
В них безвыходно утерян
мой заслуженный успех.

До свиданий
Михаил Армалинский

Учитесь писать: GEr@mipco.com

ВЕРНУТЬСЯ В ОГЛАВЛЕНИЕ GENERAL EROTIC